Орлы императрицы
Шрифт:
Иван Орлов пока еще чувствует себя в придворной жизни своим человеком. П. Румянцеву он пишет (4 декабря 1770 г.), что предлагаемый государыне «гостинец» понравится и возвращает вместе с письмом образчик материи, которая показалась «нам лучшей», но что не худо было бы прислать и той и другой материи, и далее: «Я теперь завидую моему милостивому графу, что он живет так, как султан, между красавицами, как турчанками, так и гречанками, которые только и желают, чтоб ему понравиться и угодить… остается… поздравить… и припомнить о том, что вы мне обещали прислать прекрасных девочек турчанок, которых я ожидаю…» [46, 58]. А 20 января 1771 г. огорченно сообщает: «Сожалею, что назначенные турчанки померли.
Турчанки, вероятно, умерли от надвигавшейся на Центральную Россию как раз из районов боевых действий Румянцева чумы, или, как ее тогда называли, «моровой язвы». История все же умолчала о том, получил ли Иван прекрасных девочек, но что ко двору присланы были турки, доподлинно известно из его июльского письма: «Арап и двое турков, от князя Платона Степановича, сюда присланы. Я имел честь представить их всемилостивейшей государыне, и щитаю, что ее величество изволила уже в своих к вашему сиятелству письмах об них упоминать. Лошади также приведены и розданы по вашему назначению. Моя захворала и оставлена в Москве, но скоро ко мне приведена будет». Араб и турки предназначались, очевидно, для живых «букетов», сопровождавших кареты знатных персон. Во время парадных выездов они в живописных нарядах стояли на запятках экипажей.
На изломе судьбы
На десятой версте от Москвы по Калужской дороге, в имении Конькове, росла девочка Катя, дочь дворян Николая Ивановича Зиновьева и Евдокии Наумовны. Родная сестра Николая Ивановича, Лукерья (Гликерия) Ивановна Зиновьева-Орлова, была матерью братьев Орловых.
Девочка Катя (Е. Н. Зиновьева) приходилась братьям Орловым двоюродной сестрой. Не удивительно, что Орловы с юных лет встречались со своими родственниками, и Катя, хотя и росла не на их глазах, но находилась в поле их зрения. Родители Кати владели селом Коньковым-Сергиевским (Конковым), в 1767 г. прикупили и соседнее Коньково-Троицкое с церковью Святой Троицы. Возможно, братья заглядывали в дом Зиновьевых на пути по той же Калужской дороге, у которой в районе Нескучного сада располагались их дома. Начало необычного романа Григория Орлова и Кати Зиновьевой при всей их разности в возрасте в 24 года относится, видимо, к 1771 году, когда сестрица Орловых была пожалована во фрейлины ее величества. Любовь эта повлекла за собой в дальнейшем большие изменения при дворе Екатерины II и падение всего клана братьев Орловых. Сорокадвухлетняя «Катенька» (как звал императрицу Григорий) уступала место Катеньке 13-летней.
К этому времени всему двору было известно об охлаждении Григория к Екатерине II. Осенью 1771 г. английский посланник Кэткарт сообщал в Лондон, что Г. Орлов «открыто пренебрегает законами любви» по отношению к государыне. А историк М. М. Щербатов оставил сообщение о том, что Г. Орлов «тринадцатилетнюю двоюродную сестру свою, Катерину Николаевну Зиновьеву, иссильничал, и хотя после на ней женился, но не прикрыл тем порок свой, ибо уже всенародно оказал свое деяние», и далее: «не падение, но отлучение его от места любовника подало случай другим его место для любострастныя императрицы занять» [43, 83].
Итак, Г. Орлов изнасиловал тринадцатилетнюю Е. Зиновьеву и весь двор об этом знал. Вряд ли историк наводил напраслину, в целом его благожелательное отношение к Григорию известно по оставленной им характеристике. Заметим, что Е. Н. Зиновьева родилась 19 декабря 1758 г., следовательно, 13 лет ей исполнилось в декабре 1771 г. Неужели Григорию мало было не только императрицы, но и гарема придворных женщин? И стала ли бы государыня обращать серьезное внимание на такой пустяк, как очередное увлечение Григория очередной
Причина охлаждения Г. Орлова к Екатерине II и ее ответная реакция кроются, скорее всего, в пробудившемся, может быть впервые, настоящем, глубоком чувстве Григория, ему стали претить интимные отношения с другими женщинами вообще и с государыней в частности, ему уже никто был не нужен, кроме любимой. Государыня же в глубине души была оскорблена прежде всего как женщина, любовью которой пренебрегли.
Разлад Григория с императрицей не предвещал ничего доброго братьям, и в первую очередь Алексею, лишавшемуся главного источника информации при дворе.
Возраст возлюбленной Григория, ее родство с ним, предстоящий разрыв с государыней — фаворит и сам понимал всю тяжесть своего положения, терзался им и, возможно, отчасти поэтому и вкупе с неукротимым желанием совершить подвиг во славу отечества, стал искать опасности.
Слава придворного бездельника все более ему претила, военные успехи П. Румянцева и брата Алехана в войне с турками вызывали ревность к подвигу, и когда в Москве разразилась чумная зараза, он был готов ринуться в это пекло, дабы показать себя в настоящем деле. Кэткарт пробовал уговорить его остаться, но Григорий отвечал: «Я давно уже с нетерпением ждал случая оказать значительную услугу императрице и отечеству, эти случаи редко выпадают на долю частных лиц и никогда не обходятся без риска, надеюсь, что в настоящую минуту я нашел такой случай и никакая опасность не заставит меня от него отказаться». Кэткарту осталось признать, что «лучшее лекарство… от панического страха (в который была повержена Москва. — Л.П.) есть вид человека бесстрашного».
Московский градоначальник граф П. С. Салтыков, главнокомандующий русской армией во время Семилетней войны против пруссаков во главе с Фридрихом II, прославившийся особенно громкой победой под Кунерсдорфом, по отзывам современников, имел совсем не воинственный вид. В 1760 г. он «по болезни» сдал командование и через четыре года получил назначение «начальником» Москвы.
Иван Орлов в это время имел уже свой дом и в Москве, на Большой Калужской улице, здесь же стояли дома Алексея и Федора. Первопрестольная представляла собой постоянное пристанище ушедших или отставленных от службы дворян, одна часть которых во время перемен власти дважды в 1762 г. пополнила число московских жителей, другая часть снова отправилась в Петербург по призыву служить отечеству.
В числе первых волею судеб оказался известный поэт и драматург, в прошлом «имевший дирекцию над российским театром», бригадир А. П. Сумароков. Обиженный отставкой и стесненный в денежных средствах драматург накануне отъезда из столицы писал Григорию Орлову, что жизнь в Петербурге невыносимо дорогая и что он желает «отселе переселиться в Москву, яко в Отечество российского дворянства… приближаюся ко гробу, чего я жду, не желая и не страшася; а в Москве я всегда здоровее».
В начале памятного 1771 г. дела Сумарокова начали было налаживаться, поставили его новую трагедию «Дмитрий Самозванец», но тут нагрянула в Первопрестольную чума, сметавшая на своем пути не только жизни людей, но вместе с ними и театры.
П. Салтыков, проявив нерасторопность в таком сложном деле и уповая на молитвы и молебны, наоборот, способствовавшие распространению заразы из-за сборов и поочередных поцелуев икон, говорил: «Чума — не пруссак, а бич Божий. Супротив пруссака, хотя бы был он и сам король Фридрих, управу сыскать было можно, а против наказания Господнего что сыщешь?» И, когда эпидемия достигла угрожающих размеров, фельдмаршал бежал в свое подмосковное имение Марфино.
Чумной бунт