Орлы императрицы
Шрифт:
Но русский народ испокон веков не настроен на подобные церемонии. Народный обед в ознаменование коронации Николая I проходил аналогично празднованию по случаю заключения Кучук-Кайнарджийского мира с турками в 1775 г. Едва прозвучал долгожданный сигнал, как тысячи страждущих ринулись к расставленным на столах яствам, сметая все, до чего дотягивались руки, и через несколько минут не осталось не только ничего из многочисленных блюд, сами столы и скамейки словно испарились, алчущая толпа бросилась к винным струям и, к изумлению присутствовавших иностранцев, через какие-нибудь четверть часа исчезли и фонтаны, после чего место народного застолья можно было определить лишь по истоптанному участку поля, на котором колыхалась не успевшая
В тот же день, после описанного гулянья на Девичьем поле, Николай I со свитой отправился на Большую Калужскую, на бал к Анне Орловой-Чесменской.
В одном из писем, датированном 1837 г., родственница Шереметевых-Заокорецких пишет М. С. Бахметевой о графине Анне следующее: «Она неизменная; точно такая же, как после потери родителя своего, только что не в черном платье, которого о. Фотий не терпел. Смеется от души, когда что покажется смешным, и сейчас [же] слезы готовы политься при воспоминании об отце».
Будучи в ссылке, последовавшей после воцарения Павла I, Алексей Орлов в надежде на скорую встречу с Марией Семеновной купил для нее в Карлсбаде двух обезьянок. В своих «Мемуарах» граф С. Д. Шереметев отмстив, что у М. С. Бахметевой детей не было, пишет: «Под старость она держала у себя маленькую обезьяну, которую называла Варенькой. Эта Варенька была с нею неразлучна, и даже визиты свои делала Марья Семеновна с обезьяной…».
О последних годах жизни М. Бахметевой известно, что после смерти своего благодетеля она жила в уединении, была поклонницей и близкой помощницей старца отца Зосимы, основателя пустыни в Верейском уезде, которая получила название Троице-Одигитриевской Зосимовой пустыни, являвшейся фактически женским монастырем (проезд до станции Зосимова пустынь с Киевского вокзала). Где-то рядом в Кондратьеве она и жила, оказывая пустыни материальную помощь. «В последние годы ее жизни была у нее больница и особое отделение „для бесноватых“, которыми она особенно занималась, отчитывая их…» [62, 287]. Отсюда уже никуда не выезжала, в монастыре той же пустыни она и похоронена.
Ежегодный доход наследницы А. Орлова достигал 1 миллиона рублей, стоимость недвижимости и драгоценностей была около 65 млн рублей. По смерти отца она, вернувшись из поездки на богомолье в Киев, посещала Ростов. До 1820 г. графиня ежегодно посещала Ростовский Спасо-Яковлевский монастырь, где проводила Великий пост и встречала Пасху. Первое серьезное духовное влияние оказал на нее ростовский архимандрит Амфилохий.
Знакомство графини Анны с Фотием, будущим ее духовником, состоялось до перевода его в Юрьев монастырь. Фотия Анна выбрала из-за его безграничного и бескорыстного служения вере. Вскоре состояние графини оказалось в его руках, но как замечает сама Анна, «он распоряжался для других моим состоянием, но себе отказывал во всем; я хотела обеспечить бедных его родных, он мне и этого не позволил». В эти годы Юрьев монастырь стал одним из самых богатых: его своды украшали золото, серебро, бриллианты, сапфиры, жемчуга и др. драгоценности. Чего стоил один только красовавшийся на одной из икон образок Знамения Божией Матери, вырезанный из цельного изумруда, усыпанный бриллиантами. По богатству и роскоши внутреннего убранства монастырь мог соперничать с Троице-Сергиевой и Киево-Печерской лаврами. В ризнице хранились дары царей, императоров, патриархов. Монастырь все больше и больше привлекал паломников, находящих здесь и приют и пищу: по распоряжению Орловой съестные припасы подвозились сюда целыми обозами. Графиня даже не интересовалась, кому и на что помогает материально.
Поблизости от Юрьева монастыря под Новгородом Великим графиня купила у помещика В. Семеновского за 75 000 рублей небольшую усадьбу и построила дом на том месте, где, по преданию, некогда стоял древний монастырь Святого Пантелеймона. Здесь она решила провести остаток жизни.
В главный
Архимандрит Фотий
Петр Спасский, получивший при пострижении имя Фотия, сын сельского дьячка Новгородской епархии, окончил в 1814 г. семинарию, после чего служил учителем Закона Божьего во 2-м Кадетском корпусе. Жил он «жизнью истинного отшельника, преисполненной всех возможных лишений для самого себя и щедрых деяний бедным новгородским монастырям и церквам, равно как множеству частных лиц».
Религиозные взгляды Фотия не совпадали с мировоззрениями многих влиятельных духовных личностей и направлялись в первую очередь против масонов, «верующих в антихриста, диавола и сатану».
Не скрывая своих мыслей, Фотий «возвысил вопль свой, яко трубу», и за проповедь, провозглашенную в апреле 1820 г. против мистиков, был удален из Петербурга, получив назначение игуменом Новгородского Деревяницкого монастыря. Буквально через несколько дней графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская убедила его стать ее духовником и на пожертвованные тут же средства помогла ему благоустроить «самый разоренный» его монастырь. Затем Фотия перевели в Сковородский монастырь с возведением в сан архимандрита. Все новгородские монастыри стали получать от него щедрые пособия. Несмотря на это, его почти ненавидели, называли иезуитом, «тонким пронырой, а когда дело шло о доказательствах, их ни у кого не было».
М. Корф сообщает о нем следующее: «Я познакомился с ним лично летом 1830 г., быв с матушкой в Новгороде на богомолье. Прием его всем и каждому был приемом высокомерного прелата, гордого своим саном, а может быть и своим богатством; но зато и принимаемы были все равно: и женщин, и мужчин, без разбора званий, он приветствовал простым „ты“. Не от этого ли и не жаловали его наши магнаты? Но сквозь эту грубую оболочку просвечивали искры светлого ума, поэзии, даже чего-то гениального. Те полчаса, которые я с ним провел, оставили во мне глубокое впечатление» [35, 586]. Однажды навестил Фотия государь в его монастыре. Он вышел без должного облачения и протянул руку для целования. Государь обернулся к провожавшему его графу Бенкендорфу и сказал по-французски: «Подтвердите, что я умею владеть собой», — потом поцеловал протянутую ему руку и пошел осматривать монастырь.
Но на другой день велено было вытребовать Фотия в Петербург и здесь научить его, каким образом должно встречать императора. Его тогда «продержали в Александро-Невской лавре три недели и сказывают, что, кроме смертельной раны, нанесенной его самолюбию, этот урок и разрешение возвратиться в свою обитель стоили ему до 30 000 рублей ассигнациями». Источником оплаты штрафа, очевидно, являлись богатства графини Анны. Еще более грубо обошелся он с М. Сперанским.
Несмотря на давнее оскорбление, в феврале 1838 г., государь, узнав о тяжкой болезни Фотия, «явил заносчивому архимандриту особенный знак внимания, тотчас отправил к нему из Петербурга лейб-медика Маркуса, на руках которого он и умер» [35].
Вскоре после знакомства с Анной Орловой-Чесменской Фотий посещал Александра I несколько раз, но смерть благоволившего ему государя изменила отношение к нему в худшую сторону и он вынужден был безвыездно пребывать в Юрьевом монастыре, занимаясь его украшением и обогащением, чему неизменно способствовала графиня Анна. Сам же архимандрит вел аскетический образ жизни, расстраивая свое и без того слабое здоровье. Вероятно, встречи в Петербурге были организованы графиней Анной, называвшей своего духовника «златоустом и великим угодником Божьим», которой он внушил «слепое, рабское повиновение». В результате этих встреч Фотий получил драгоценный крест и место настоятеля первоклассного Юрьева монастыря.