Орлы летают высоко

Энтони Эвелин

Александр сжал руки и посмотрел на них.

– Моя цель заключается в том, чтобы выдворить его из Франции. – Он наклонился над ней и поцеловал ее в щеку. – Спокойной ночи, сестра моя. Да хранит и успокоит вас Господь.

Он рано отправился спать в этот вечер и заснул сразу же, что случилось с ним впервые после взятия Смоленска. На рассвете он проснулся и послал за своим секретарем, которому продиктовал краткий приказ графу Федору Ростопчину, губернатору Москвы.

12

Рано утром 14 сентября передовые колонны французских

войск достигли городских ворот на Воробьевых горах. Тут же раздались приветственные крики, и офицер императорской гвардии повернул назад и галопом направился к тому месту, где ехал император с большой свитой.

– Ваше величество, ваше величество, Москва! Ее видно с вершины холма!

Наполеон направил лошадь вперед и галопом промчался между двух рядов приветствовавших его войск.

– Vive L'Empereur! Vive L'Empereur!

Весть передавалась из уст в уста.

– Москва, мы дошли до Москвы…

Он сдержал данное им слово, принес им победу, как и раньше. Теперь наконец-то у них будут хорошие квартиры, тепло, приют и еда. Кавалерия сдерживала коней, а пехота стоя приветствовала его, когда он промчался мимо, а потом вдруг резко остановился на вершине холма.

Это был еще один безоблачный день, ослепительный в холодном солнечном сиянии, а под Воробьевыми горами раскинулся святой город Москва, похожий на сверкающий драгоценный камень.

Сотни золоченых куполов блестели на фоне голубого неба. Изящные очертания восточных башен, красные и желтые здания, темно-красные стены и минареты самого Кремля были очень хорошо видны. Наполеон рукой прикрыл от солнца глаза и оставался на вершине холма в течение нескольких минут, гадая, не является ли огромное здание с фантастической композицией из девяти куполов знаменитым собором Василия Блаженного, архитектор которого был ослеплен царем Иваном IV, чтобы больше он не смог уже построить ничего подобного.

– Москва.

Наполеон произнес это слово вслух. Мгновения, которые он проводил на вершине холма, были величайшими мгновениями в его жизни. Он знал о том, что его триумфальный въезд в город, торжественный обед в Кремле, все то, что он изобрел, чтобы унизить своего противника, ничто не сравнится с этим первым взглядом на Москву с вершины холма. Все закончилось; он выиграл эту войну. Подумав об этом, он вздохнул с облегчением. Он никогда не допускал и мысли о том, что русская кампания оказалась самой напряженной и самой беспокойной во всей его карьере. Он ненавидел легкие победы, оккупацию одного выжженного города за другим, преследование армии-призрака, которая по временам огрызалась, и тогда солдаты ее сражались, как черти, а потом снова как-будто растворялись.

Все это казалось почти сверхъестественным. Даже сама страна начинала действовать ему на нервы: нищета; жалкие крестьяне, убегавшие от них и больше напоминающие зверей, нежели людей, со спутанными волосами и бородами; женщины, закутанные в драные платки, с ничего не выражающими лицами и коровьими глазами; повсюду тишина, подозрительность и тошнотворный запах дыма: повсюду встречавший их, дым от лачуг и дворцов, которые поджигались с одной и той же целью.

Он ненавидел странные, поэтические названия местечек. Восток,

который лез отовсюду. Казалось невозможным совместить образ культурного, элегантного Александра с подобной страной.

«Но это было моей ошибкой, – подумал Наполеон. – Александр выглядит европейцем – он и есть европеец по происхождению, – но для его собственной страны европейские традиции так же далеки, как и традиции другой планеты. У него склад ума восточного властелина, а я пытался обращаться с ним, как с европейским монархом. Только сейчас, глядя на его столицу, я наконец-то понял, что ни он, ни его народ не принадлежат Европе…»

Он повернул коня и поскакал назад мимо приветствовавших его войск. Лица солдат, стоявших вдоль дороги, по которой он ехал, загорели и обветрились за долгие месяцы пребывания под солнцем и ветром, а еще они были осунувшимися от голода. На некоторых солдатах болтались грязные бинты, а многие пехотинцы были босыми. Они приветствовали его и размахивали своими ружьями. Хоть они и были голодными, грязными и измученными, но их боевой дух поднимался при виде небольшой фигурки на серой лошади, при виде императора, который сражался среди них и вновь привел их к победе.

К Наполеону стремительно приблизился Мюрат. Он резко натянул вожжи, чтобы придержать лошадь. Но та поднялась на задние ноги, и у Мюрата слетела шляпа с плюмажем. Ему пришлось низко наклониться к земле.

– Я только что узнал! – закричал он. – Vive L'Empereur! Наконец-то Москва!

– Наконец-то, – повторил за ним Наполеон, – в качестве моего зятя и неаполитанского короля вы возглавите первый отряд войск и войдете в город. Сам я въеду в город завтра, если они не начнут оказывать сопротивления.

Мюрат со своими войсками подошел к городским стенам во второй половине дня. Они проехали по длинной дороге, поднимая клубы пыли, и приблизились к мосту через реку. Кругом стояла полнейшая тишина, было жарко, и Мюрат вытер потное лицо мягким кружевным платком. Он получил подробные инструкции, что следует говорить депутации дворян, которые, как искренне верил Наполеон, должны были встретить завоевателей. Мюрату следовало отослать их в лагерь французов, где император обратится к ним и пообещает с должным уважением отнестись к их городу.

По мере того, как французы продвигались вперед, Мюрат осматривал высокие стены в поисках признаков жизни. «Sacre Dieu, – говорил он про себя, – уж лучше бы канонада, чем эта чертова тишина».

В четыре часа императорский генерал въехал в Москву.

Улицы были пусты, не считая нескольких испуганных людишек, которые разбегались в разные стороны с приближением кавалькады. Некоторые грабили дома, в которых тоже никого не было. Мюрат послал разведчиков в центр города, и они рассказали, что из-за красных стен Кремля раздаются одиночные выстрелы. Но его защитники разбежались после первого французского залпа. Повсюду были заметны следы массового ухода. Как говорили очевидцы, которых французам удалось поймать и допросить всего за час или два до входа наполеоновских войск, свободные пути из Москвы были запружены войсками, гражданскими лицами, повозками, а на мостах, где образовались безнадежные пробки, царил хаос.