Орудие Судьбы
Шрифт:
Меня прям скрючило от унижения.
– Подумаю, – отозвался Френ. – А ты подумай, почему хочешь оставить это в тайне.
Я через силу распрямился и сел на кровати.
– Не смей никому рассказывать!
Френ повернулся ко мне, блики огня плясали на его лице, отчего казалось, что он смеется.
– Ты мне приказываешь? Ты просто перепугался, Маркус. И продолжаешь растить в себе страх. Побори его, ощути свою силу. Всем случается испугаться. Управлять страхом – большое искусство. Думаешь, твой отец не боялся, когда приказал проткнуть
Он ушел. А я лежал, свернувшись калачиком под теплым пледом, ощущая каждой частицей тела отчаяние. Если кто-то узнает о моей беспомощности и моем унижении, я этого не переживу. Крон как-то сказал, что я стану великим магиком. И вот, поглядите: великий магик чуть не утонул в двух шагах от берега.
Явилась толстушка Миола, принесла чашку с бульоном, поставила на столик рядом с кроватью.
– Френ сказал, что ты приболел. Ты простыл? Послать за медикусом?
– Не надо. И забери свой дурацкий бульон.
– Я все же оставлю. Потом выпьешь. Согреешь с помощью своей магии и выпьешь.
Она ушла. Я поглядел на чашку. Чудесный бульон с пряными травами источал замечательный запах. Я сбросил чашку со столика. Она упала на ковер, но не разбилась. Тогда я расколол ее на три части магическим ударом.
После чего снова свернулся калачиком и так лежал, глядя на пляшущий огонь в камине. Я понял, что должен заставить Френа дать магическую клятву молчать обо всем.
– Дать магическую клятву верности? – переспросил Френ.
Мы были с ним в библиотеке. Мрачная большая и очень холодная комната в это время года, особенно утром после морозной ночи. Я сидел в деревянном кресле. Напротив на стене висела дурацкая картина с зеленым цветком в серебряном кувшине. А вот красные яблоки на картине были зачетные, так и хотелось впиться зубами в блестящие круглые бока.
Френ стоял передо мной. Лицо его выражало недоумение и растерянность.
– Но ваша милость, я – патриций. Патриции не дают магических клятв верности. Это удел черных людей. Патриций может поклясться только своей магией, какая у него есть, в верности патрону. Магик никогда не скрепляет его клятву.
– Почему? Или у патрициев какая-то особенная кровь или что-то такое особенное, что не позволяет наложить внешнюю магическую клятву? Разве это невозможно?
С каждой фразой я все больше злился.
– Возможно… Но… Это унизительно для патриция. Смертельно унизительно. Внешняя магическая клятва парализует волю и сковывает ум.
– Я требую, чтобы ты поклялся, встав под мою руку.
– И не подумаю! – Френ гордо распрямился. – Я не клялся магической клятвой ни королю Эддару, твоему деду, ни королю Эдуарду, твоему дяде, ни твоему отцу…
Пока он говорил, я поднялся и подошел к нему. Я
– Встань на колени!
Силы, чтобы заставить его выполнить приказ, мне хватило. Френ, издав какой-то странный звук, похожий на всхлип, опустился на одно колено. Я надавил ладонями на его грудь и прошептал:
– Клянись исполнять то, что я тебе прикажу всегда и везде, клянись никому и никогда ничего не говорить про вчерашний день…
Несколько мгновений он молчал, губы его беззвучно шевелились, потом он выдохнул:
– Клянусь…
Для скрепления клятвы магической силой достаточно и одну руку приложить. Две – это перебор. Но я боялся, что клятва не примется, что Френ будет изо всех сил сопротивляться, и потому вложил всю магию, какую сумел собрать, в свои ладони. Синеватый огонь, похожий на крошечную молнию, вспыхнул меж моими пальцами, потом метнулся к губам Френа и запечатал клятву.
Я отдернул руки. Френ несколько мгновений еще стоял, опустившись на одно колено, потом оперся на стоявший рядом стул и с трудом поднялся, медленно затянул шнурки куртки на груди и вышел.
Три дня я его не видел. Френ не появлялся ни на кухне, ни в столовой, ни на улице. Я невольно оглядывался, ища его взглядом, и даже заготовил дежурную фразу: «Ну как, трудно патрицию принять магическую клятву?» Но Френ не выходил. Я старался позабыть о нем, тем более что погода стояла славная – легкий морозец, пушистый, только что выпавший снег – кататься на санях с горы в такой денек одно удовольствие. Миола готовила мою любимую фасоль в томате, я сотворил миракль кота, который запрыгивал время от времени на стол и пытался украсть колбаску с тарелок. Миола делала вид, что кот настоящий и громко кричала; «Брысь!» и гоняла фантомного ворюгу полотенцем.
Приехали мои кузены Эдмунд с Эдгаром, а с ними целый выводок их подружек и друзей, и мы чуть ли не до рассвета танцевали в большой зале. Но странное чувство тревоги грызло меня все время, я то и дело оглядывался, опасаясь, что сейчас в залу войдет Френ, что наложенная мною клятва спадет, и он встанет среди танцующих и скажет громко, перекрикивая звуки флейт и скрипок:
– Знайте же, что Маркус – кукушка, трус. Он так испугался, провалившись в полынью, что позабыл про свой магический Дар и визжал, как девчонка.
А на утро после наших танцев в Элизеру прибыл отец. Было известно, что он должен приехать, пришло письмо от него дней за шесть или семь до того. Я держал это известие в уме, но в то утро напрочь позабыл. И вспомнил только, когда увидел, как он спрыгивает с коня во дворе. В тот день как раз потеплело, морозы кончились, над озером стоял влажный туман, мелкий зимний дождь съедал остатки снега во дворе. Отец поежился и сразу же прошел в малую гостиную, где с утра в камине разожгли огонь.