Оружие победы

Грабин Василий Гаврилович

Прошел январь. Здоровье мое не улучшилось, я нервничал и готов был бежать из больницы. Как-то в воскресенье — а это был день посещения, у меня как раз сидела жена — заглянула в палату санитарка;

— Больной Грабин, вас там вызывает какой-то человек. Я сказала, что вы ходячий.

Пришлось подняться и выйти.

Ожидал меня секретарь райкома партии. Он извинился, что побеспокоил, и сказал, что моим здоровьем интересуется секретарь обкома; очень сожалеет, что не может прийти сам. Я удивился: почему вдруг секретарь обкома заинтересовался моим здоровьем? Оказалось, на одном из совещаний в ЦК Сталин спросил секретаря обкома о состоянии моего здоровья, но тот был не в курсе дела и толком не смог ответить. Меня это даже рассмешило:

Сталин знает, что я болею, и справляется обо мне; секретарь обкома попал в неловкое положение и спешит исправить свою «недоработку», но как? Секретарь райкома, получивший указание, беседует со мной в коридоре, что называется накоротке, о том о сем и явно чувствует себя неловко. Я и сам на его месте, наверное, чувствовал бы себя не лучше. Это ведь не так просто — проявлять чуткость за кого-то, по заданию.

2

Завод работал по-прежнему безуспешно. В больнице я узнал, что у нас опять новый директор — Дунаев. В один из воскресных дней он вместе с моим заместителем пришел ко мне. Это был человек небольшого роста, упитанный, с усталым взглядом светлых, слегка заплывших глаз. Говорил он тихо, грудным голосом.

Сам факт прихода его в больницу, проявленное им внимание произвели на меня хорошее впечатление, но ненадолго. Дунаев поинтересовался состоянием моего здоровья, а потом изложил свои взгляды на работу КБ: оно должно прекратить всякие опытно-конструкторские и исследовательские работы и заняться исключительно обслуживанием валового производства. Меня его высказывания вывели из равновесия. Новый директор не хотел загружать ни себя, ни завод ничем новым, хотя бы и нужным армии. Конечно, такая жизнь легче.

Я попытался убедить Дунаева, что его точка зрения ошибочна: КБ должно заниматься и валовым производством и создавать новое. Однако директор стоял на своем. Он несколько раз повторил:

— Вот освоим Ф-22 в валовом производстве, и жизнь на заводе пойдет гораздо лучше, спокойнее.

Как я ни пытался узнать, каковы его планы освоения в производстве пушки Ф-22, он всякий раз уклонялся от прямого, ответа, хотя это был поистине животрепещущий вопрос.

Мой заместитель участия в разговоре не принимал, и я не знал, как он расценивает взгляды директора. Поэтому, когда Дунаев стал прощаться, я попросил заместителя задержаться.

Оказалось, он солидарен с новым директором! Все мои попытки убедить его в ошибочности этой позиции не привели ни к чему. Тяжело было сознавать, что он не воспринял наших принципов работы. Как это я прежде не замечал за ним этого? Конструктор — и вдруг не любит нового! Посетители ушли, а я остался один на один с ворохом мыслей, причинявших мне самые настоящие страдания. Чем дольше обдумывал я разговор с новым директором, тем больше приходил к выводу, что он любыми путями постарается заглушить творческую работу КБ.

«Раз от разу не лучше, — думал я. — Мирзаханову не нужно было литье, оно «вредно для производства», а Дунаеву никакие новые пушки не нужны. Они, видите ли, мешают валовому производству. Неужели он не замечает или не понимает того, что происходит в Германии, в Западной Европе?»

Месяц от месяца германский фашизм наглел все больше. В начале марта 1936 года гитлеровские войска заняли демилитаризованную Рейнскую зону, грубо нарушив Версальский договор и условия Локарнского договора, А еще через четыре месяца — в июле — началась германо-итальянская интервенция против республиканской Испании. 25 ноября Германия и Япония заключили так называемый «антикоминтерновский пакт» — военно-политический союз, нацеленный своим острием на СССР.

Думал я и об артиллерийском вооружении Красной Армии. К концу 1936 года военные заводы освоили производство нескольких новых пушек: 37-миллиметровой зенитной автоматической, 76-миллиметровой полковой, 45-миллиметровой противотанковой, 122-миллиметровой корпусной. Делали тяжелую 203-миллиметровую гаубицу. Ставилась на производство наша 76-миллиметровая

дивизионная пушка Ф-22.

Но чтобы артиллерия Красной Армии стала действительно первоклассной, нужно было создать гораздо больше артиллерийских систем и наладить их массовый выпуск. Сколько времени империалисты дадут нам пожить мирной жизнью, сколько еще продлится передышка? Это было неизвестно. Но чем труднее установить начало будущей войны, тем больше следует торопиться с перевооружением Красной Армии, чтобы противник не захватил нас врасплох.

В то время почти все оборонные заводы имели свои конструкторские бюро, но, к сожалению, малочисленные и маломощные, с очень скромным практическим опытом. Ни одно КБ, насколько я знал, не достигало уровня ГКБ-38, расформированного в 1933 году. Значит, конструкторские силы оборонной промышленности физически не смогут быстро создать недостающие армии артиллерийские системы. Это и заставило закупать пушки у капиталистов и ставить их на производство у нас. Не от хорошей жизни такое делалось. Мои мысли опять обращались к нашему конструкторскому бюро. За три года оно выросло и количественно и качественно. Основной конструкторский костяк, который прибыл на завод в начале 1934 года и создавал Ф-22, приобрел огромный опыт, научился работать с технологами и производственниками. Численность КБ возросла более чем вдвое. И технически и организационно коллектив стал куда более зрелым. Я был убежден, что КБ справится и с нуждами валового производства, и с проектированием новых орудий, и с исследовательскими работами, в чем особенно нуждается артиллерия. Не использовать такие возможности было бы преступлением. Все конструкторы, все оборонные заводы должны работать с наибольшей отдачей, а не искать легкой жизни, как наш новый директор.

Так же твердо я был убежден, что моя точка зрения, моя позиция правильны, хотя директор их не разделяет. Удастся ли мне выполнить задуманное? Положение очень сложное, все прояснится только после моего возвращения на завод. На мой вопрос, долго ли еще придется лежать, врачи отвечали: зря держать не станем.

Время шло медленно, о многом я передумал. Мой заместитель больше не приходил, и я совершенно не знал, что делается на заводе и в КБ, как проходят полигонные испытания опытных образцов модернизированной Ф-22, как идет разработка новой танковой пушки, ведущим конструктором которой был Муравьев. Эту мощную 76-миллиметровую танковую пушку Ф-32 мы проектировали на свой страх и риск для еще не существующего танка.

Наконец настал долгожданный час: лечащий врач объявил мне, что завтра выпишут. Не потому, что я выздоровел, а только по моему настоянию. Но формулировка не имела для меня значения. Я не думал тогда, правильно или неправильно поступаю, торопя врачей. Мне было важно, что я добился своего. И хотя врач сказал, что меня на две недели освобождают от работы, я позвонил жене, чтобы утром встречала и захватила с собой мой заводской пропуск: из больницы сразу поеду на завод.

Наутро проснулся очень рано. Нетерпение охватило меня с первых же минут. Казалось, что время остановилось. Несколько раз ходил к заведующему отделением, чтобы тот распорядился ускорить мою выписку. По-видимому, я сильно ему надоел — меня выписали даже до завтрака.

И вот с большим волнением я прохожу заводскую проходную и почти бегу в КБ. Вошел в свой кабинет, в нем работал мой заместитель. На радостное мое приветствие он ответил сдержанно и тут же снова сел за мой стол, а я остался посреди комнаты! Очень странно! На его лице не было не только радости, не было даже простого радушия. Я спросил, как идут дела с пушкой Ф-22.

— Ничего, идут.

Что с ним случилось? Пошел к директору доложить о своем возвращении. Дунаев сидел, уткнувшись в какую-то бумажку. На нем была ладно сшитая гимнастерка из зеленовато-серого габардина. В тридцатые годы почти все руководящие работники носили полувоенные костюмы, хромовые сапоги и гимнастерки из хорошего материала с широким кожаным ремнем.