Оружие победы
Шрифт:
Доклад произвел на меня двойственное впечатление. Первая мысль была: неужели не выявлено никаких дефектов? Если так, то кировцы молодцы, такую пушку обязательно примут на вооружение. К тому же несложный расчет показывал, что создали они ее довольно быстро. Теперь апрель 1938 года. Вряд ли заказ на пушку и тактико-технические требования они могли получить раньше 1937 года. (Позже мои догадки документально подтвердились. Заказ Кировскому заводу был сделан в марте 1937 года. Следовательно, кировцы создали свою пушку меньше чем за полтора года. По тем временам это были прекрасные темпы.)
Не только на меня, но и на остальных участников заседания доклад произвел, судя по всему, сильное впечатление.
— Скажите, пожалуйста, были ли в пушке обнаружены недостатки при ее испытании и если были, то расскажите о них.
Задав вопрос, Сталин так и остался стоять возле инженера ГАУ. В зале воцарилась глубокая тишина. Все ждали, что ответит докладчик. Представитель ГАУ порылся в материалах и стал называть дефекты. Дефекты были разные — и крупные, и мелкие. Их оказалось так много, что по залу прокатился гул. И чем дальше он читал, тем больше называл недостатков, тем яснее для меня становилось, что на этом заседании пушку кировцев на вооружение не примут. В лучшем случае порекомендуют доработать конструкцию.
Что же из этого следовало? Какие выводы необходимо было сделать мне?
Читатель без труда, надеюсь, поймет состояние, в котором я находился. В сущности, я присутствовал на похоронах собственного детища — нашей Ф-22. И дело было не только во мне, конструкторе Грабине. Зачеркивалась, признавалась устаревшей не просто пушка Ф-22, а обрывался в самом зародыше целый род орудий, с которым все мы в нашем КБ связывали перспективы своей дальнейшей работы. Это был тяжелый удар.
На выбор у меня было два решения. Первое: отмолчаться на этом заседании или выступить в качестве специалиста, обсуждающего работу коллег.
Второе решение…
Давно замечено, что в трудных ситуациях мысль человека работает в сотни и даже в тысячи раз быстрее, чем обычно. Мне уже случалось сравнивать КБ с оркестром, а руководителя КБ с дирижером. Продолжая сравнение, можно с известной приблизительностью сказать, что я находился в том же состоянии, в каком находится композитор в минуты вдохновения, когда он, вопреки всем известным законам мышления, слышит всю свою будущую симфонию одновременно во всех аспектах. Для него в эти мгновения ясны и идея произведения, и композиция, и мельчайшие подробности каждой части, каждой музыкальной темы. Не знаю, можно ли говорить о вдохновении применительно к моему случаю, но решение пришло ко мне со всей очевидностью даже раньше, чем докладчик закончил перечисление дефектов кировской пушки, обнаруженных на испытаниях. И это решение было продиктовано отнюдь не обидой, оно основывалось на целом ряде принципиальных и для нашего молодого КБ жизненно важных соображений.
Решение было таково: нашему КБ нужно во что бы то ни стало включиться в создание новой дивизионной пушки по тем же тактико-техническим требованиям, которые предложили Кировскому заводу. Но одного желания было мало. Чтобы начать работу над созданием нового орудия, требовалось получить разрешение на эту работу. Кто мог дать такое разрешение? Главное артиллерийское управление? Сомнительно. Кулик и Воронов, передавая заказ на пушку кировцам, недвусмысленно дали понять, что они не считают наше КБ достойным внимания. Кто еще мог меня поддержать? Разве только Ворошилов. Да, он как председатель ГВС РККА мог бы нам разрешить вступить в соревнование с кировцами Хотя надежды на это было очень мало: кировцы свою пушку уже испытывали и им предстояла только доработка, а нам нужно было начинать
Представитель ГАУ закончил перечисление дефектов. Кто-то из моих соседей заметил:
— Да, от пушки остались только дефекты…
Затем начались выступления. Мне нужно было многое обдумать, чтобы решить сначала для себя, — сумеем ли мы догнать кировцев? И решить быстро, тут же: просить разрешения на соревнование с Кировским заводом нужно на этом же заседании, другого удобного случая могло не представиться. Следует отметить, что тактико-технические требования (ТТТ), заданные ГАУ Кировскому заводу, свидетельствовали об очень отрадном факте — о том, что идея универсализма ушла в прошлое: для новой дивизионной пушки угол вертикального наведения был определен в 45 градусов (вместо 75). ТТТ предусматривали также вес пушки в боевом положении около 1500 килограммов, скорость передвижения — 30 километров в час, вес снаряда — 6,23 килограмма, скорость снаряда — 680 метров в секунду. Иными словами, давая заказ на новую пушку, военные пошли на снижение мощности орудия. Вряд ли это было правильно. Наше КБ стремилось не снижать, а повышать мощность дивизионной пушки, делая ее одновременно легче, маневреннее. Я был убежден, что нынешние требования ГАУ к дивизионной пушке занижены. Однако выступать сейчас с просьбой разрешить создание пушки вдогонку кировцам, да еще по собственным ТТТ, означало наверняка получить отказ.
Да, требования заказчика расходились с нашим пониманием назначения дивизионного орудия. Но это не исключало дальнейшей работы. Эту пушку можно было рассматривать как переходную от Ф-22 к новой, более совершенной. Как я уже говорил, наше КБ давно поставило перед собой задачу создать в будущем такую дивизионную пушку, которая была бы мощнее и легче знаменитой трехдюймовки образца 1902 года. Это очень высокие требования, и они давали нам право браться за создание переходной конструкции.
Основная идея новой пушки была ясна: нужно использовать схему Ф-22 с некоторой корректировкой ее. Беглый анализ предстоящей работы не выявил никаких непреодолимых трудностей. Главным оставался вопрос о времени. В какие сроки мы должны уложиться, чтобы подать нашу пушку на испытания не позже кировцев?
Ответ на этот вопрос давал характер дефектов кировской пушки. Конечно, создатели ее и раньше знали о всех дефектах и уже вели доработку. Не по своей инициативе они подали «полуфабрикат» орудия для принятия на вооружение, их торопило Главное артиллерийское управление: «Примем на вооружение, а потом доработаете». Это свидетельствовало о том, что такая пушка очень нужна: ГАУ не решилось бы на такой шаг без острой необходимости. Это давало нам надежду. Но кировцы все равно были в гораздо более выигрышном положении. Сложность для них заключалась лишь в том, что, доделывая и переделывая отдельные узлы, им придется очень многое менять в конструкции. А это всегда трудно, иногда даже труднее, чем создание нового: в пушке все взаимосвязано, изменив один узел, становишься перед необходимостью менять другой. На этом кировцы обязательно потеряют и время и качество.
Словом, было маловероятно, что кировцы сумеют подать свою пушку на повторные испытания ГАУ раньше чем через 10 месяцев. Хватит ли нам этого времени? Я ответил себе: «Да».
Решение было принято. Я написал записку Ворошилову с просьбой дать мне возможность высказать свое мнение, положил ее на стол маршала и вернулся на свое место. В выступлениях я улавливал лишь общую мысль, но выступление Владимира Давыдовича Грендаля, председателя Артиллерийского комитета ГАУ, я слушал очень внимательно. Немногословен был Грендаль. Подверг резкой критике пушку Кировского завода, сказал, что над орудием нужно еще поработать. Заключил свое выступление так: