Оружие победы
Шрифт:
— Дивизионная пушка должна быть мощной, весом не более 1300 килограммов. Она должна быть значительно мощнее трехдюймовки и обладать гораздо более высокой маневренностью огневой и на марше.
Такой точки зрения придерживалось и наше КБ.
Выступление Грендаля помогло мне оформить свое. Я решил не вдаваться в подробный анализ дефектов кировского орудия. Цель моего выступления — получить разрешение на проектирование. А такую просьбу нужно основательно аргументировать. Я отдавал себе отчет, что меня могут поднять на смех, что на мою просьбу могут вообще не
После Грендаля выступили еще несколько человек, никто из них не предлагал принять пушку Кировского завода на вооружение. Затем слово было предоставлено мне. Подходя к столу Ворошилова, я обратил внимание, что маршал смотрит на меня так, будто видит впервые. Да и трудно было меня узнать. Я был болен. За первые два-три месяца болезни потерял больше 30 килограммов из моих обычных 96. Не успел я начать свое выступление, как поднялся Сталин, вытянул руку в мою сторону и спросил:
— Разве это Грабин?
Я молчал. Сталин подошел ко мне и, как бы продолжая, сказал:
— Что с ним? Его не узнать!
— Я не заметил, когда Грабин положил на стол записку, — проговорил Ворошилов. — Прочитал ее и стал искать Грабина среди присутствующих. Но так и не нашел…
После этого небольшого отступления заседание было продолжено. Глухо и невнятно произнес я несколько первых фраз, затем справился с волнением. В заключение сказал:
— Из всех материалов для меня, как для конструктора, ясно, что кировцам на доработку пушки потребуется много времени. Я глубоко убежден, что за это время наше КБ сумеет создать новую пушку по тем же тактико-техническим требованиям. Прошу вас, товарищ маршал, разрешить нашему конструкторскому бюро включиться в соревнование с кировцами.
Произнося это, я наблюдал за выражением лица Ворошилова, но не заметил, чтобы он благоприятно воспринял мои слова. После меня выступили еще два человека, они продолжали критиковать пушку Кировского завода. Главный Военный совет прекратил обсуждение и принял решение, обязавшее кировцев доработать пушку и испытать ее. Ворошилов ни слова не сказал о моей просьбе. «Значит, не разрешил», — заключил я. Мелькнула горькая мысль: «Вот и продолжили конструкторский род Ф-22! Вот и конец всем нашим планам…» Нет, не мог я с этим смириться. Решил: подойду к Ворошилову и попрошу его лично. Все покидали зал заседания. Я поднялся и направился к столу маршала. В это же время к Ворошилову подошел Сталин. Я заколебался. Подходить или нет? Хотелось поговорить с Ворошиловым один на один. Не вышло. Будут ли Сталин и Ворошилов обсуждать мою просьбу? Шел я медленно и нерешительно, поглядывая на выход. Вдруг вижу — Сталин повернулся ко мне:
— Товарищ Грабин, вы не уходите, сейчас мы будем решать вопрос о вас.
Это придало мне бодрости. Значит, еще не все потеряно.
— Почему вы не разрешили Грабину заниматься новой пушкой? — обратился Сталин к Ворошилову, когда
— Пушку Маханова потребуется только доработать, а Грабину нужно начинать проектировать и изготовлять опытный образец. Он не успеет и только зря потратит время и силы.
Ответ Ворошилова не удовлетворил Сталина.
— Давайте Грабину разрешим. Может быть, успеет.
— Хорошо, — согласился Ворошилов. — Занимайтесь, Грабин, только не опоздайте. Хотя я сомневаюсь, — добавил он.
— А вы не сомневайтесь, — сказал Сталин — Если бы Грабин не был убежден, что догонит Маханова, то, поверьте, он не стал бы просить разрешения. А я убежден, что он не только догонит, но и перегонит Маханова.
Я был очень рад такому исходу, поблагодарил Сталина и Ворошилова и попрощался
— Нет, вы не уходите, — остановил меня Сталин, — сейчас займемся вами.
Я остановился, недоумевая, чем же еще можно заниматься. Просьбу мою удовлетворили, а больше я ничего не просил.
— Климент Ефремович, Грабина нужно обязательно лечить, — продолжал Сталин, обращаясь к Ворошилову. — Видите, как он изможден, от прежнего Грабина ничего не осталось. В таком состоянии ему бы лечиться, а он напросился на такую тяжелую работу. Надо лечить его, и немедленно.
Я пытался возразить, мотивируя тем, что мне нужно сначала создать новую пушку, а потом уж лечиться. Но Сталин не стал меня слушать.
— Нет, не так. Ваше здоровье для нас дороже всякой пушки. Скажите, у вас есть помощник?
— Есть, — ответил я.
— Так пусть он создает пушку, а вы лечитесь. Грабина нужно послать в Нальчик, там он быстро поправится, — вновь обратился Сталин к Ворошилову.
— Лучше бы послать его в Аббас-Туман, — внес свое предложение маршал.
Сталин не согласился и стал перечислять климатические и другие особенности Нальчика, а Ворошилов доказывал преимущества Аббас-Тумана. Я молча ждал.
Наконец Сталин пристально посмотрел на меня, я даже смутился, не зная, чем объяснить этот взгляд.
— Климент Ефремович, мы с вами определяем место, где Грабина лучше лечить, а не спросили его, чем он болен, — заметил Сталин.
— Это верно, — сказал Ворошилов.
— Товарищ Грабин, чем вы больны? — спросил Сталин. По возможности более кратко я объяснил, что болен уже около двух лет, и никто из врачей не может мне сказать ничего определенного.
— Вот видите, Климент Ефремович, как обстоят дела? Грабину неизвестно, чем он болен, а мы с вами решаем, куда его послать на отдых и лечение. Но почему ему до сих пор никто не помог?
Сталин нажал кнопку звонка. Вошел А.Н.Поскребышев. Люди моего поколения, руководители любых рангов, хорошо знали эту фамилию. Поскребышев много лет был помощником Сталина. Через него проходило, кажется, все: бумаги, вызовы, телефонные звонки. Всегда, в любое время его можно было застать в приемной.
— Нужно заняться лечением Грабина. И немедленно. Проследите, чтобы для этого все необходимое было сделано, — распорядился Сталин и чуть позже, прощаясь со мной, пожелал скорейшего выздоровления.