Осажденный Севастополь
Шрифт:
– Ловко, подлецы, стреляют! Трех англичан сразу подняло!
Нахимов повернулся, чтобы посмотреть, но вдруг упал на правый бок так быстро, что его не успели подхватить. Пуля попала ему в висок над левым глазом, пробила череп и вышла около уха. Керн бросился к нему первый. Адмирал произнес что-то невнятное и впал в беспамятство.
Кое-как адмиралу сделали перевязку и на солдатских носилках понесли в Аполлонову балку; кто-то приказал везти на Северную. Повезли на вольном ялике и лишь на пути пересели в катер и прибыли в бараки. С трудом нашли свободную комнату. Все бывшие налицо медики столпились сюда. Послали за льдом. Едва достали на Корабельной
Весть о ране, полученной Нахимовым, мгновенно разнеслась по всему Севастополю. Все видели, как провели лошадь Павла Степановича, как проскакали его адъютанты. Одни говорили - ранен, другие - убит.
Лейтенант Лихачев находился в это время по поручению начальства у Графской. Народ бежал по Екатерининской улице, ожидая, что адмирала повезут с Малахова домой. Лихачеву кто-то сказал, что раненого отвезли в Михайловскую батарею. Лейтенант бросился туда, прямо к старшему офицеру, которого нашел во дворе, в толпе офицеров и матросов.
– Слышали!
– крикнул Лихачев и по лицам видел, что все знают.
Старший офицер был чудак, любивший поговорить и узнать все обстоятельно.
– Пойдемте, - таинственно сказал он Лихачеву. Пошли по длинным лестницам и коридорам. Офицер ввел его в свою комнату, сел в кресло, набил чубук и начал:
– Да... это точно... у греков и у римлян...
– Да убирайтесь к черту с вашими греками и римлянами! Где адмирал?
– Ничего не знаю. Я вас хотел спросить.
– Что ж вы не сказали!
Лихачев стремглав выбежал и наткнулся на адъютанта Фельдгаузена, который скакал во весь опор.
– Куда вы? Где адмирал?
– В Северных казармах!
Лихачев поспешил туда. Стемнело один барак горел яркими огнями. Кругом толпился народ. Окно было растворено, и было видно, что комната полна докторами. Лихачев вошел. Адъютанты адмирала стояли, вытирая глаза. Нахимов лежал в одной рубашке, с закрытыми глазами, тяжело дышал и слегка шевелил пальцами. Два художника рисовали с него портреты. Лихачев не выдержал и заплакал.
На другой день были последние именины адмирала. Ему стало как будто лучше: он открывал глаза, но смотрел без всякой мысли и, по-видимому, никого не узнавал. Иногда он срывал повязку.
На следующий день, часов в 11 утра, Лихачев подошел к бараку и увидел, что веревка, которою было оцеплено здание, опущена и караульных, не подпускавших народ к окну, нет. Лихачев понял, что все кончено.
Во втором часу баркас, буксируемый двумя катерами, вез тело Нахимова с Северной стороны на Графскую пристань. Море было неспокойно и подбрасывало баркас. На корме стоял священник с крестом. Народ без шапок толпился у пристани. Тело отнесли в дом покойного. Отслужили панихиду. Покойного покрыли флагом с корабля "Императрица Мария" в память Синопского боя. Флаг был в нескольких местах пробит ядрами.
Один за другим стали входить в комнату матросы, солдаты, адмиралы, офицеры и множество дам, нарушивших этим запрещение покойного являться на Южную. Почти все женщины плакали. Была в числе женщин и Прасковья Ивановна, которая ревела, голосила, уверяла, что она-то первая прибежала к раненому. В этрт день адмирал лежал на столе как живой. Но на другой день его положили в гроб, и лицо пришлось закрыть покрывалом. В головах утвердили три флага. Картинки - портрет Лазарева и изображение корабля "Крейсер в бурю" оставили на стенах.
Неприятель не стрелял.
Вынесли гроб - несли Горчаков, Остен-Сакен и другие генералы. Батальон модлинцев и моряки были выстроены вдоль улицы. Держали обвитые крепом знамена. При появлении гроба загремел полный поход. Корабль "Великий князь Константин" стал салютовать. Послышались три ружейных залпа; Нахимова положили близ библиотеки, подле Лазарева, Корнилова и Истомина. Матросы, рыдая, бросали горсти земли.
Едва разошлись толпы, как в бухту снова стали падать неприятельские бомбы.
В двадцатых числах августа, после нового поражения нашей армии - при реке Черной, лейтенант Лихачев и Алексей Глебов ехали в офицерской бричке по дороге из Севастополя в Симферополь. Глебову было поручено распорядиться об ускорении присылки пороха, а Лихачев, получив довольно сильную контузию, отпросился на три дня в отпуск под предлогом поправки, а в сущности желая посетить семью Минденов.
Дорога была не веселая, жара страшная, пыль, всюду обозы с больными и ранеными солдатами и матросами. Навстречу попадались следовавшие в Севастополь ополченцы - бородатые мужики, резко отличавшиеся от тогдашних усачей солдат.
– Кажется, это наше Н-ское ополчение, - сказал Глебов и, спросив командира дружины, убедился, что не ошибся.
– Славный народ, - задумчиво сказал Глебов.
– Славный-то славный, но воображаю, как наши мужички сконфузятся, попав в первый раз на бастионы, - сказал Лихачев.
Денщик Глебова, правивший лошадьми, тряхнул вожжами, и они покатили дальше, поднимая густую пыль. Вот тащатся погонцы с ядрами; сотни верст сделают эти несчастные, заморят волов и лошадей, а потом все эти ядра будут свалены матросами в кучу, ничтожную по сравнению с тем, что выпускается каждый день из орудий одного какого-нибудь бастиона.
Вот наконец и Симферополь, и гостиница "Золотой якорь". Вошли в залу. По обыкновению, идет ожесточенная война на карточных столах. Игроки заняли большую часть залы. На особом столе с комфортом расставлена для них закуска. Руки и даже физиономии игроков запачканы мелом, стол покрыт кипами ассигнаций. Игра шла крупная. Главными героями здесь провиантские чиновники и погонские офицеры. Их грязные пальцы, унизанные алмазными перстнями, загибали угол иногда на несколько сот. Фуражиры, фурштаты и два-три доктора довольствовались более скромными ставками. На столе стояло, шампанское; игроки пили и чокались, хвастаясь, сколько' раз каждый из них подъезжал к Севастополю и видел издали бомбардировку. Глебову стало противно, и он поспешил уйти. Лихачев же так был занят мыслями о семействе Минденов, что не замечал ничего окружающего. Он поспешил по известному ему адресу и вскоре нашел дом, где была квартира генеральши. Из дома доносились звуки фортепиано и слышались два приятных женских голоса. Лихачев узнал голос своей Саши. Он подъехал уже к калитке садика, через который был ход в дом, как вдруг услышал подле себя шуршание, которое показалось ему похожим на зловещее шипение бомбы. Лихачев невольно оглянулся; как же он был сконфужен, когда увидел, что причиною его тревоги было пышное шелковое платье дамы, шедшей мимо него по тротуару! Еще несколько минут - и Лихачев, почти не веря своему счастью, очутился в гостиной генеральши Минден и даже узнал часть обстановки, так как генеральша перевезла из Севастополя все, что было у ней лучшего.