Осажденный Севастополь
Шрифт:
Новичок еще спал после утомительной ночной работы. Выбежав из блиндажа по траншеям, он увидел незнакомого ему адмирала в золотых, сильно почерневших эполетах; инженеру сказали, что требует адмирал, не сказав, кто именно. Портрета Нахимова он также не видел, потому что Нахимов никогда не позволял снять себя, и бывшие в Севастополе живописцы рисовали Павла Степановича лишь украдкой.
– Знаете вы дорогу на редут Шварца-с?
– спросил Нахимов официальным тоном.
Инженер, много слышавший о добродушии и простоте Павла Степановича, никак не подозревал, с, кем имеет дело.
–
– Ведите меня туда кратчайшим путем-с.
Инженер направился на правый фланг бастиона, а адмирал с двумя боцманами - за ним.
Кратчайший путь шел по наружной ограде, где пришлось бы идти под градом штуцерных пуль. Инженер призадумался. Стенка была не выше полутора аршин, а потому и за стенкой было небезопасно. Он повернул за батареи, к траншее.
– Куда вы меня ведете-с?
– грозно спросил Нахимов.
– Ваше превосходительство, кратчайший путь опасен.
– Вас извиняет, молодой человек, только то-с, что вы не знаете, кого ведете-с. Я Нахимов-с и по трущобам не хожу-с! Извольте идти по стенке-с!
Пошли по стенке. Пули жужжали, иная мяукала, как кошка, другая гудела, как шмель. Вдруг один из боцманов, шедших за адмиралом, грохнулся со стенки, пораженный в грудь навылет. Нахимов не останавливался. Пули провожали их до самого редута. На редуте Нахимов попросил у инженера зрительную трубу, долго рассматривал неприятельские работы и изредка спрашивал инженера его мнение. Удовлетворившись ответами, он подал инженеру руку, спросил его фамилию и ласково сказал:
– Теперь мы с вами знакомы-с, уж больше ссориться не будем-с.
Накануне своих именин, праздновавшихся в день Петра и Павла, Нахимов был довольно весел. Утром его посетила знаменитая Прасковья Ивановна, одна из немногих женщин, с которыми он мог говорить и даже шутить. Прасковью Ивановну знал весь Севастополь. Это была не то дама, не то баба, ходившая в коричневом платье, какие носили сестры милосердия, и в громадном чепце, вроде листьев лопуха. Происхождения она была купеческого. Это была здоровая, толстая баба лет сорока, прикидывавшаяся не то чудачкой, не то совсем юродивой. Приехала она с сестрами милосердия из Петербурга, но на второй же день разругалась с ними, называя их белоручками и барышнями. Ее поместили на Павловский мысок вместе с какой-то старухой. Прасковья Ивановна в тот же день выбросила вещи своей сожительницы за окно. Прасковье Ивановне, по жалобе старухе, велели убираться. Она отправилась к Хрулеву, которому раньше оказала кое-какие услуги.
– Хочешь на бастион?
– спросил Хрулев.
– Чего не хотеть? Возьми.
Ее поселили на Малахов, но она гуляла по всему левому флангу. В день штурма шестого июня эта взбалмошная баба была на Пересыпи и под градом выстрелов собственными руками перевязала полтораста раненых - число невероятное, но подтвержденное очевидцами.
Ночевала она по большей части в блиндаже начальника Малахова кургана капитана Керна, или "Керина", как его называли матросы. На батареях она потешала офицеров: обливалась каждое утро холодной водой, с каковою целью при всех раздевалась донага и городила всякий вздор,
Неудивительно, что при ней Павел Степанович не мог сохранить свою мрачность. А в это утро, как нарочно, она рассказывала Нахимову препотешные вещи.
– Призвал меня, батенька, сам главнокомандующий. Я сейчас на коня, верхом по-казацки и еду в лагерь на Инкерман. Конь серый, взяла у жандарма, ноги в стремена, еду по-казацки. А князь видит, как курица: часто орлов за французов принимал. Это, говорит, кто приехал в штатском платье? Наконец разобрал. Так и так, говорит, узнал я о твоей службе, матушка, какой хочешь награды? "Да ты как меня наградишь?
– говорю ему.
– Я ведь церемониться ни с кем не люблю. Ты, может, думаешь дать мне Анну в петлицу? Я не возьму! Ты дай мне на шею". Князь хохочет, но медаль все ж обещал. Ну я от него по всем генералам. Со всеми перезнакомилась!
Поговорив с Павлом Степановичем и выклянчив у него бутылку марсалы, лихая баба удалилась, а Нахимов сел обедать (обедал он довольно рано), но в середине обеда на третьем бастионе поднялась сильная стрельба. В это время один из адъютантов нечаянно пролил на стол красное вино перед самым адмиралом. Адъютант сконфузился, но Нахимов добродушно заметил:
– А посмотрите, какая вышла фигура-с: бугор и крест!
Из адъютантов иные были суеверны, и на них эта примета подействовала нехорошо.
Кончив обед, Нахимов сказал:
– Что-то палят. Готовьтесь поскорее, поедем-с.
Адмирал выехал веселый, осмотрел третий бастион и поехал на Малахов. Начальник кургана Керн был у всенощной в блиндаже, заменявшем церковь. Его позвали к адмиралу, и Керн вышел навстречу. Нахимов влез на банкет, взял трубу, высунулся из-за вала и стал рассматривать неприятельских штуцерных. Пули посыпались градом. Густые эполеты Нахимова, резко отличавшие его от всех, были заметной мишенью для стрелков.
Керн молчал. Адмирал поднялся на банкет у следующего орудия и снова стал смотреть в трубу.
– Не угодно ли вам отслушать всенощную, - сказал Керн, стараясь не показать виду, что боится за адмирала.
– А вот сейчас я приду-с. Ступайте, я вас не держу!
Керн, разумеется, не пошел. Нахимов снова высунулся.
– Да не высовывайтесь, Павел Степанович! Что за охота так рисковать!
– А что? Не всякая пуля в лоб-с. Да ведь они плохо стреляют, - сказал Нахимов, обернувшись к Керну.
– Однако!
– заметил Керн.
В это время пуля ударила в земляной мешок подле самого Нахимова.
– Павел Степанович, лучше извольте отойтить, - сказал один из матросов.
– Неравно заденет!
Нахимов продолжал смотреть, наконец отдал трубу вахтенному.
– Ради Бога, отойдите, ведь могут попасть, - снова сказал Керн.
– Это дело случая, - сказал Нахимов.
– А вы фаталист?
Нахимов промолчал. Он собирался уйти.
В это время с нашей батареи была пущена бомба по кучке англичан, несших фашинник. Вахтенный, следивший в трубу за полетом бомбы, закричал: