Осень Атлантиды
Шрифт:
— Какой же красивый язык! — в наступившей тишине стало слышно, что она трогательно всхлипывает. — А о чем эта песня?
Таллури хотела было перевести, но Климий остановил ее:
— Это надо было услышать сердцем! Я понял! — и он почти точно все пересказал то, что услышал. Потом спросил: — Ты сама сочинила?
Таллури удивленно подняла брови:
— Как это «сама»? Не понимаю.
— Что ж тут непонятного? — удивилась Рамичи. — Не было, не было песни, а потом ты взяла и придумала. Сочинила.
— Я поняла, — кивнула Таллури. — Здесь это называется, кажется,
— А у вас?
— Теперья должна говорить: «Там, в Гиперборее», — она махнула рукой на север. Фраза по-прежнему царапала сознание. — В Гиперборее зазорно присваивать себе песни.
— Почему это? — выдохнули все разом.
— Древняя традиция и неписаный закон.
— Объясни же! — нетерпеливая Рамичи дернула ее за руку.
— Песня — это душа: любовь и страдание, радость и печаль, воодушевление и растерянность — все, что трогает любое сердце. Волны этих эмоций наполняют собой всю вселенную. Они — везде. Они — для всех, принадлежат всем. Всем, кто их переживает. Слова можно брать… — она запнулась на мгновение, попытавшись пояснить мысль обнимающим пространство жестом, и закончила: —…из воздуха!
Климий вдруг хлопнул себя по лбу, а заодно пихнул кулаком в плечо брата:
— Конечно же! Вспомни — этот закон есть и у альвов: песни не имеют автора. Или, точнее, автор — мир вокруг и духи творчества. А всего лучше — Единый Бог и любовь.
— У альвов? — Рамичи с округлившимися глазами чуть не на четвереньках подобралась к нему поближе. — Разве альвы — не вымершая раса?
Братья неожиданно расхохотались. Климий, еле переводя дух от смеха, выговорил:
— Типичное дремучее заблуждение! И кто только сеет такое?
Необидчивая Рамичи ждала пояснений, терпеливо переводя взгляд с одного брата на другого.
— Альвы — ушедшая, вернее, уходящая раса, а не вымершая.
— Куда уходящая? — последовал быстрый вопрос.
Климий вздохнул и переглянулся с братом:
— Как бы им объяснить? Ну, скажем так: знаете ли вы о существовании невидимых пространств, иных миров?
Рамичи и Таллури так неуверенно кивнули, что у Климия, похоже, пропала охота объяснять.
— В общем, — заключил он, — туда они и ушли. Почти все. Но многие альвийские роды еще остаются на нашем плане. Довольно с вас для начала, — он махнул рукой. Но вдруг спохватился: — Постой, я не разобрал, что это были за образы — «маленькое животное» и «пирамидка»? Ты передала их явственно, но я все же не понял смысла.
— «Маленький дикий зверек, служащий божеству», — объяснила Таллури, — так переводится мое имя с нашего древнего наречия. А «пирамидка» — это кристаллическая игрушка, которую мне подарил один незнакомый человек. Вот, — она сняла с шеи и протянула ему оплетенную в тонкую, но надежную сеточку из кожаных шнурков макушечку пирамидки, которую теперь всегда носила на груди, уложив оставшиеся части в надежный полотняный мешочек.
Все заинтересованно склонились над кристаллом на ладони Климия.
— Что это? — Рамичи убрала со лба золотистую челку, чтобы не мешала смотреть.
— Вот тебе доказательство,
— Именно, — подтвердил Климий. — Потрясающая вещь. И очень древняя! Покажи ее как-нибудь целиком, хорошо? — он вернул макушечку владелице и вдруг взглянул на нее по-особому: — Мне очень понравилось твое древнее имя. Оно словно составляет часть тебя. Сокровенную часть тебя.
— Тот человек, что подарил мне альвийский кристалл, — вспомнила Таллури, — назвал меня так, не зная ни меня, ни моего имени. Не зная даже о моем присутствии в убежище Энгиуса.
И она рассказала им эту часть своей истории.
— Можно я тоже буду тебя так называть? — спросил Климий. — Хотя бы иногда?
— Только в обмен! — тут же предложила Таллури. — Мне трудно бывает верно произнести ваши имена, там мало… — она подобрала слово, — …певучих звуков. Можно я сокращу — Лим и Нэф? Так ярче слышно.
— «Ярче слышно»! Здорово, я согласен! — откликнулся Нэфетис.
А Климий неожиданно протянул руку и утер ей нос, перепачканный ежевикой. И сразу, словно испугался своего братского порыва, вскочил и пошел к воде. За ним побежала искупаться Рамичи. Когда они отплыли достаточно далеко, Нэфетис перевернулся на живот и, глядя вслед брату и своей ведомой, негромко проговорил:
— Климий — замечательный и заботливый брат и верный друг. Может быть, он излишне сдержан, но у него глубокое и терпеливое сердце. Я знаю, он мечтает о жреческом служении. И быть другом и наставником юной девушки для него — сущее мучение. Это против всех его устремлений. Постарайся понять это и простить за минуты досады. Но не смущайся, наши наставники лучше знают, что нам нужно для работы над собой и в чем наше жизненное призвание. Мы им доверяем.
А еще есть наша собственная интуиция — мышление сердца. Вы подружитесь, я уверен. Вы даже чем-то похожи: задумчивые, серьезные.
— Как похожи вы с Рамичи: такие жизнерадостные, открытые, веселые! — улыбнулась Таллури.
— Да… Наверное, — отчего-то смутился Нэфетис.
— Почему ты не говоришь при ней, что ты ее ведущий?
Нэфетис смутился еще больше:
— Вдруг ей не понравится?
— Только что ты со значением и даже пафосом рассуждал, что наставники знают лучше вас и их советы весьма ценны. Так?
— Так. А все-таки… Вдруг ей самой это не понравится?! Это будет значить, что она… что мне… — он запнулся и поторопился добавить: — Солнце клонится к западу. Я позову их. Климий! Рамичи! Пора!
— Какая вышла странная и удивительная встреча! — восклицала Рамичи, расчесывая перед сном свои кудри.
Гребень двигался по волосам стремительно и бестолково — Рамичи беспорядочно перекладывала его то в правую, то в левую руку и думала о чем-то, явно не связанном с ее вечерним туалетом. На гребне оседало все больше золотистого «пуха».
— Я опасаюсь за твою гриву, — заметила Таллури.
— Да?.. — Рамичи не обратила на замечание никакого внимания, мечтательно щурясь, и произнесла самой себе: — Завтра еще пойдем.