Осень Атлантиды
Шрифт:
Таллури чуть не задохнулась от смущения. Было ясно, что никакой песни у нее сейчас не выйдет. И чем внимательнее общественный покровитель на нее смотрел, чем дольше тянулась пауза в разговоре, тем безнадежнее становилась ситуация с пением.
— Понятно, — подвел он итог, — не споешь. Она развела руками:
— Простите. Кажется, и правда, не выйдет. Но я обещаю, что как-нибудь обязательно вам спою!
— Судьба, ты слышишь ее? — господин Нэчи, будто в шутку, обратил лицо вверх, призывая в свидетели невидимое. — Обещание прозвучало! Но раз ты не можешь, тогда я сам
Таллури ожидала, что сначала зазвучат струны — хотя бы несколько пробных аккордов. Но вдруг, безо всякого вступления гитары, в тишине зазвучал его голос. Она даже не поняла вначале, подумала, что он просто начал рассказывать что-то тихим голосом, и было странно слышать его низкий, чуть хрипловатый тембр. Господин Нэчи будто нехотя говорил о том, о чем говорить, может быть, трудно, может быть — больно, а может — поздно. Тихо звучали слова на незнакомом ей языке, но невозможно, нереально было отвлечься от этих звуков. Они притягивали, завораживали, заставляли вслушиваться в их поток, силу, ритм.
И только тогда, когда казалось — она вот-вот начнет понимать каждое слово, особенно вот этот рефрен: «Элми-он каэро таэла» — только тогда вступили струны и полилась потоком музыка. Господин Нэчи не слукавил, на гитаре он играл просто великолепно. Он играл так хорошо, что она отвлеклась от слов и только с наслаждением вслушивалась в завораживающую мелодию.
Когда он закончил, они посидели немного в тишине, и Таллури осмелилась спросить:
— Это было так прекрасно, о чем эта песня?
— О любви, разумеется. Разве молодой девушке пристало слушать иное?
— А-а… А что это за язык?
— Это эльфийский, атланты произносят — «альвийский», язык моих предков. Ты его знаешь?
— Нет, нас не учили. А жаль, красивый язык.
— Жаль, — немного рассеянно повторил господин Нэчи. — Идем, — он вдруг тяжело поднялся, одной рукой подхватил светильник, другой — крепко взял Таллури за запястье. — Боэфа, где ты? Ступай за нами, поможешь.
Он повел ее вглубь дома, к лестнице с высокими перилами — каменные холодные ступени вели наверх. На втором этаже, не выпуская ее руки, провел по всем комнатам — так же пустынно, гулко, холодно, как и внизу. Таллури было не по себе. Господин Нэчи остановился перед белой дверью:
— Это комната… — сделал усилие, — была комната моей дочери. Кассии. Я хочу, чтобы ты спала сегодня здесь, детка. Хорошо?
Таллури кивнула почти испуганно, подумав про себя: «Попрошу тетушку Боэфу принести мне хотя бы соломы».
— Я буду у себя, — господин Джатанга-Нэчи и не подумал войти внутрь. — Боэфа, помоги ей, — и удалился.
— Тетушка Боэфа, — прошептала Таллури. — Что же это?
Она оглянулась на негритянку, ожидая увидеть в ее глазах испуг или удивление, но неожиданно обнаружила иное: глаза Боэфы сияли тихой радостью, она светло, почти блаженно улыбалась:
— Он привел тебя сюда, в детскую! Его сердце нашло замену той страшной потере. Он оживет, вот увидишь, оживет.
«Замена? Замена для детской?» — в сердце
Она толкнула дверь, и они вошли.
Против ожидания, комната оказалась прекрасно обставлена и убрана, можно сказать, даже с роскошью: пушистый дорогой ковер, картины по стенам, мягкая кровать (правда, небольшая, рассчитанная на ребенка) под затканным серебром балдахином, на окне — кисейные занавеси. А еще — тут и там игрушки. Много игрушек. Детская.
Боэфа устроила ее, совсем уже сонную, под шелковым одеялом, как вдруг Таллури заметила на резном столике у постели два портрета. С одного смотрела молодая женщина неземной красоты, белокурая и нежная, с бездонным голубым взглядом. С другого — похожая на нее девочка лет пяти, воздушное существо с доверчивыми, радостно распахнутыми глазенками, но не голубыми, как у матери, а неопределенно-темными — в отца.
— Это они, да, Боэфа? — прошептала Таллури, не смея назвать их.
— Да, Таллури, — вздохнула старая служанка. — Они. Его жена и дочь.
— Что же с ними случилось?
— Не спрашивай меня, милая. У меня не хватило бы сил рассказать об этом, даже если бы он сам позволил. Отдыхай. Я чувствую, что сегодня в нашем доме произошло чудо. Тебе не понять, хоть ты и помогла этому чуду свершиться.
— Боэфа, а ты знаешь альвийский? — вдруг пришло на ум Таллури.
— Конечно. Дед нашего господина учил меня.
— Тогда, возможно, ты сможешь перевести: «Элмион ка-эро таэла»?
— «Маленький зверек, я…», — легко перевела она часть фразы и призналась: — Ох, одно слово, похоже, я забыла. Не обессудь. Будто он обращается с чем-то к маленькому зверьку. Что-то очень важное и нежное.
— Что бы это значило?
— Не знаю, у альвов много странных песен. Может, из древности что-нибудь? — предположила Боэфа.
И ушла, тихо затворив за собой дверь.
Таллури думала, что сразу уснет. Но сон не шел. Взошла Луна, залив сад за окном молочным туманом. Где-то рядом тихо свиристел сверчок, и ночной ветер ласково трогал оконную кисею. Таллури приподнялась на постели и стала в мягком свете ночника рассматривать портреты на столике.
«Какая же она красивая! Невероятно! Неземное создание, — решила она. — Конечно, и дочка тоже миленькая, как ангелочек. Но госпожа Джатанга — просто богиня! Только такая и достойна быть его женой».
Скрипнула дверь.
У Таллури забилось сердце — на пороге стоял господин Нэчи.
— Странная сегодня ночь. Я знал, что ты не спишь, — подошел и, не спрашивая, сел у нее в ногах. — В ту ночь, как и сегодня, Луна была в созвездии Льва. А Лев — знак нашей эры. Эры Льва. Хотя… о чем я? Разве это важно? Отвлекаюсь. Главное, что сейчас я наконец чувствую в себе силы рассказать о том, что было. Тебе придется меня выслушать. Придется, зверек. Больше некому.