Осень без любви
Шрифт:
Бесцветов присел к столу, положил перед директором заявление. Николай Сидорович, не обращая на него внимания, продолжал писать. Волосатая, крупная рука его медленно двигалась по белому листу, бумаги, на котором оставался четкий буквенный след.
— Заметку в областную газету пишу, жалуюсь, что не хватает рабочих рук, — проговорил он, не поднимая лобастой головы. Помолчал, затем спросил: — Решился?
Иван Николаевич кивнул головой.
— Я давно слышал, будто собираешься, да думал, что это говорильня. Выходит… — Директор посмотрел большими выпуклыми глазами на Бесцветова. Обидное презрение застыло в них. — Отговаривать не буду, — не отговоришь. Какого
Бесцветов сидел угрюмый, нехорошо было внутри, точно желудок набит мылом.
— Жена с детьми навалилась, — промямлил он, оправдываясь.
Директор пыфкнул, отложил бумагу, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету, заложив руки за спину. Коротконогий, большеживотый, он был медлителен и неуклюж.
— У меня у самого дети в город убежали, — доверительно начал он. — Жена не хуже твоей теперь пилит, мол, пора на пенсию и к детям. А чего мне там? Тут-то все свои.
— Сам бы и я не тронулся, для них все, — вставил Бесцветов. — Им же эта жизнь радости не приносит. А без радости чего уж…
— Чего тут не жить? Рядом лес, луга, речка — наслаждайся красотой, — говорил директор как бы себе, видно, думал уж о своих детях.
— Не в этом, Николай Сидорович, дело. Жена у меня терпеливая, а тут, видать, вконец приперло, захотелось ей, глядучи на других, при городском комфорте пожить. Всякий ищет, где получше, — говорит Иван Николаевич и краснеет. Сам-то он не ищет лучшего.
— Лучше? Так бы мы все в рай захотели, да нет его. Жизнь везде по-своему хороша. Я бы траур объявил: нет еще одного землепашца. Умер в тебе, Иван, землепашец-то. У нас ты фигурой был, а там неизвестно кем еще будешь. Придет время, и мы понастроим дома с санузлами.
— Жизнь-то одна.
— Раньше хуже было, вспомни? Ничего, жили.
— То раньше, а теперь время другое, и ждать никому не хочется.
Директор сел к столу, подмахнул заявление, протянул его Бесцветову, но в глаза не посмотрел — отвернулся.
Иван Николаевич ушел тогда из конторы с тяжелым чувством. Пришел домой, довел жену до слез, но изменить уж ничего было нельзя.
Месяц назад они уехали в город. Живут пока у брата Виктора. Жена устроилась уборщицей в магазин и вроде довольна. Сам Иван, по протекции Виктора, заполучил хорошее местечко: возит директора завода, на котором работает брат. Начальник обещает помочь с квартирой. Дочка бегает в музыкальную школу и от счастья ног под собой не чувствует, а сын попал в городскую детскую команду хоккеистов и не расстается с клюшкой. Тренер говорит, что из него выйдет большой толк.
Сидит Бесцветов на крыльце и курит. Проходит последняя ночь в доме, где родился, где, собственно, и жизнь его прошла. Приехал вот из города за окончательным расчетом, припозднился и остался ночевать.
Легко дохнул ветерок, качнулись на огороде подсолнухи, жестко шелестя листвой. Опять стало тихо. Жаркий воздух липнет к телу. Пахнет сладковато, дурманяще лебедой, недавно накошенной в овраге за деревней и лежащей теперь ворохом у хлева.
Вновь появляется круглый, четкий диск луны. Видно забор, калитку и дом через улицу. Опять поблескивает и асфальт, и листва на тополе и даже пыльная дорога.
Иван вздыхает, тушит сигарету, задрав голову, смотрит на луну. Быстро проносятся тонкой пеленой облака, и, кажется, что-это сама луна куда-то мчится сломя голову Куда она?!
Вот большое облако закрывает луну — вновь все канет в густую тревожную темноту.
«Странно все вышло. Можно сказать, что я не помню
Скрипит легко дверь, на крыльцо выходит новый хозяин дома. Он невысокого роста, с большой гривой волос, живот выпадает из брюк. Спрашивает:
— Не спится, Иван Николаевич? — В голосе лень и праздность сытого человека.
— Беспокойно что-то, — поежившись, отвечает Бесцветов.
— Чего тебе беспокоиться? Получишь в городе квартиру и заживешь в свое удовольствие. Деньжата теперь есть, а остальное приложится, — в голосе нового хозяина теперь, как кажется Бесцветову, чувствуется не то ирония, не то вообще недоброжелательность: мол, так тебе и надо, мучайся. — А я до сих пор не могу привыкнуть к тутошней жизни, хоть и прошел полный месяц. У нас-то, на Крайнем Севере, по-теперешнему времени давно все работают — там день-деньской. Вот и мне не спится.
«Это он мою душу разбередил своею радостью, радостью приобщения к земле, счастьем блудного сына, наконец-то вернувшегося домой, — думает Бесцветов. — Ишь как всему рад, что и ночами не спит».
Эта радость, которую новый хозяин дома Олег Лукич не скрывает, наводит на мысль: не придется ли и ему сломя голову бежать из города в деревню и умиляться этой жизнью, ругать себя за некогда совершенное.
— Тут все в зелени, а у нас, брат, на Севере, голо и холодно. Люди пальто все лето не снимают. Деньги-то нелегко достаются, — начинает рассказ словоохотливый Олег Лукич. Голос у него бархатистый, приятный, и кажется Ивану Николаевичу, что он его слышал давным-давно. — Двадцать лет отдубасил на Чукотке — это не шутка. В пургу замерзал, тонул в реке, горел, однажды даже волки у моей машины паслись и, как видишь, ничего, живу. Да, повидать пришлось!
Новый хозяин неожиданно поднимается и уходит в дом. Вскоре он возвращается, позванивая рюмками и бутылкой.
— Водки немного осталось, — шепчет он. — Давай по рюмахе пропустим, чего ей киснуть-то? Я гляжу, у тебя настроение, словно давление в худом баллоне, опять упало.
— Еще бы, — отвечает Бесцветов, беря в темноте, на ощупь, налитую рюмку. — Смотрю на тебя и думаю: как бы мне не пришлось в городе душой по деревне томиться.
— Это придется, — уверенно подхватывает Олег Лукич. — Я те правду скажу, что все двадцать лет, которые я прожил на Севере, меня не покидала тоска по нашей русской деревне. Бывало, то луг снится, то лес, то речка с ветлами. Встану и хожу, хожу всю ночь по квартире, и хоть криком кричи от тоски. Зимой особенно тяжело было. А зима там девять месяцев. У меня в чукотской квартире пол был зеленый, стены зеленые, занавески на окнах — тоже зеленые, даже скатерть на столе и та была зеленая. На стены картин разных понавешал, на которых русская природа. Признаться, это все плохо помогало. Мечтал: отработаю срок и прямо в деревню махну. Деньжат подкопил и… Хорошо здесь у вас! — заключает Олег Лукич и лениво сплевывает в темноту.
— Теперь у вас, а не у нас, — вставляет раздраженно Иван Николаевич.
— Да ты нос не вешай! — весело, шутливо восклицает Олег Лукич, уловив раздражение в голосе Бесцветова. — Соскучишься по деревне, так и не за горами она — приедешь. Живи у меня хоть год, словом не попрекну. Совсем худо станет, так построишься или купишь дом. Дома-то всегда будут продаваться. Люди не перестанут искать, где жизнь лучше.
«Хорошо тебе так рассуждать, — думает Бесцветов. — Всю жизнь бабочкой порхал по свету, а тут попробуй…»