Осень
Шрифт:
— Я не могу слышать этого, Цзюе-минь. Ну, почему всегда такой крик? Неужели нет нигде тихого места, где можно было бы укрыться? — пожаловался Цзюе-синь, ища поддержки у брата.
— Пойдем в твою комнату, — подавляя в себе неприятное чувство и стараясь сохранить спокойствие, говорил Цзюе-минь.
— Там тоже все слышно. — Цзюе-синь несколько успокоился, хотя в голове его шумело от криков и грубой брани.
— Скрыться все равно не удастся, так что зря не волнуйся. У нас ведь и свои дела есть. — Голос Цзюе-миня звучал решительно.
Не в силах владеть собой, Цзюе-синь кивнул, заткнул уши, чтобы не слышать ругательств, все еще доносившихся из правого флигеля, и пошел вслед за
— Шу-чжэнь! — удивился Цзюе-минь и остановился, придержав брата за руку.
Это действительно была Шу-чжэнь. Она бросилась к ним, семеня своими маленькими ножками. Цзюе-минь, немного испуганный, пошел ей навстречу.
— Цзюе-минь! — только и смогла вымолвить Шу-чжэнь, когда он подошел к ней, и почти упала ему на грудь. Встревоженный, он быстро обнял ее. Она ничего не говорила, а лишь тихо всхлипывала.
— Что случилось, Шу-чжэнь? — обеспокоенно спросил Цзюе-минь, наполовину уже догадываясь.
— Спасите меня, Цзюе-минь! — собравшись с силами, промолвила Шу-чжэнь, все еще пряча лицо у него на груди. Подошел Цзюе-синь. Все было понятно без слов — горе девушки казалось слишком очевидным. Уже давно ее шаг за шагом затягивало в омут, несмотря на отчаянное сопротивление. В ее походке, лице, голосе, манерах сказалась ее жизнь в семье, на всем лежала печать подавленности и притеснений, все говорило о ее растоптанной жизни. Это случилось не в один день. В течение многих лет они привыкли к беспомощному плачу этой девочки, привыкли к тому, что румянец постепенно сошел с ее миловидного личика. Они сочувствовали ей и жалели ее, но никогда не протянули ей руку помощи. И сейчас, глядя на это милое существо, которое сопротивлялось всеми своими слабыми силами, братья чувствовали раскаяние и стыд, будучи не в силах помочь ей. Однако даже в этот момент чувства их были различны. Цзюе-синь по-прежнему чувствовал скорбь и разочарование, тьма впереди словно еще больше сгустилась. Он не видел выхода и не верил, что его можно найти. А Цзюе-минь, помимо гнева и горечи, ощущал в себе готовность к борьбе и чувство ответственности. Ему казалось, что он видит выход, он чувствовал, что должен найти его.
— Не переживай так, Шу-чжэнь, — успокаивающе произнес Цзюе-минь, — если что у тебя случилось, давай потихоньку поговорим.
По-прежнему не поднимая головы, Шу-чжэнь только плакала — тихо, но еще более жалобно.
— Хочешь, я провожу тебя в комнату Шу-хуа? Ты там отдохнешь… Сейчас я велю Ци-ся набрать воды — умоешься и посидишь с Шу-хуа, — заботливо уговаривал ее Цзюе-минь.
Медленно подняв голову, она сквозь слезы взглянула на него, растроганно поблагодарила и, вытащив платок, стала вытирать глаза.
— Пойди с ним, Шу-чжэнь, тебе там лучше будет, — едва сдерживая слезы, сказал Цзюе-синь.
Шу-чжэнь кивнула, позволила Цзюе-миню взять себя за руку и следом за ним медленно пошла к Шу-хуа.
Шу-хуа сидела за письменным столом, погрузившись в чтение. Ци-ся занималась вышиваньем, сидя на стуле у окна. Услышав шаги, обе взглянули на дверь. Первой встала Ци-ся, затем Шу-хуа, сидевшая спиной к двери. На лице ее появилась улыбка, но тут же исчезла, как только Шу-хуа увидела заплаканные глаза сестры. Она быстро пошла ей навстречу и нежно взяла за руку.
— Ци-ся, принеси-ка Шу-чжэнь воды умыться, — были первые слова Цзюе-миня. Ци-ся бросилась исполнять приказание.
— Вот Шу-хуа оставила Шу-чжэнь — смотри, как она наплакалась, — с легким укором произнес Цзюе-минь.
— Я читаю учебники, которые ты мне купил. Сейчас читаю географию. Там очень сложные названия, их трудно запомнить.
— Меня-то мама не ругала, — покачала головой Шу-чжэнь. — Она поссорилась с Си-эр и с досады избила Чунь-лань. Сейчас опять бранится с Си-эр. А я боюсь, когда они ругаются. Я не могу слышать этого. Не знаю, сколько они могут ругаться! — И Шу-чжэнь снова заплакала.
— Тетя просто несносна! Что за смысл все время браниться, Она все время бездельничает. Ведь Си-эр была когда-то ее служанкой, а теперь тетя не может ей приказывать. Мы всегда говорили, что Си-эр ветрена, и никогда не думали, что она добьется такого положения. С таким человеком тетя ничего не может сделать, а из-за этого родную дочь ничуть не жалеет и обижает ее ни за что ни про что. Рассердилась на других, а на Шу-чжэнь злость срывает. Куда же это годится! — расходилась Шу-хуа. Она с любовью посмотрела на Шу-чжэнь и продолжала с укоризной: — Ты сама тоже виновата, слишком уж ты покорна, наивна и слаба. Все терпишь! Будь я на твоем месте, — брови ее взметнулись, глаза засверкали, — я бы не стала все сносить, как ты. Если бы даже она была мне матерью и попробовала отругать меня зря, я бы не смолчала…
— А ты забыла, что «если отец хочет гибели сына, то невыполнение его желания — суть непочтительность»? — вмешался Цзюе-минь, поддразнивая Шу-хуа.
— Ты меня не разыгрывай! Я понимаю, что ты хочешь сказать, — отрезала Шу-хуа по-прежнему сердито. — Не верю, чтобы можно было быть такой бесчувственной. В любом деле кто-то прав, а кто-то виноват, но к людям всегда нужно подходить справедливо. Дети ведь не собственность родителей, как же можно ими так помыкать? Когда родители неправы, подчиняться им не следует. А если они заставят тебя человека убить или украсть, — ты согласишься?
Цзюе-минь торжествовал: он не ожидал, что Шу-хуа окажется такой смелой, и был очень доволен тем, что она высказала свои взгляды столь решительно, и особенно тем, что ее слова могли послужить хорошим примером для Шу-чжэнь. Но он все же не удержался от шутки:
— Я сказал только два слова, а ты уж подвела целую теоретическую базу. Да ты можешь стать заправским лектором! Я создам тебе рекламу.
— Опять разыгрываешь? Так я тебя и послушала! — рассмеялась Шу-хуа, обрадовавшись тому, что Цзюе-минь согласился с ней. Затем она повернулась к сестре: — Шу-чжэнь, как, по-твоему, я права?
Слез на лице Шу-чжэнь уже не было. На вопрос Шу-хуа она ответила растерянным «не знаю». Но, видя, что Шу-хуа смотрит на нее с удивлением (и даже с некоторым разочарованием), почувствовала беспокойство и сказала огорченно:
— Где ж мне до тебя! Я ведь ничего не понимаю, — Больше ничего ей не пришло на ум.
В этих простых словах звучало искреннее признание. В них звучала трагедия всей жизни Шу-чжэнь. И Шу-хуа и Цзюе-минь сочувственно взглянули на нее; они поняли (правда, по-разному) смысл этих слов. Шу-хуа было ясно, что упреки здесь бесполезны, что у Шу-чжэнь нет таких возможностей, как у нее. Эту девочку со дня ее рождения давила чужая рука, из-под которой она не смогла вырваться, поэтому она всегда и была игрушкой других, терпела унижения. Сейчас ей нужны были лишь сочувствие, утешение и помощь. Цзюе-миню казалось теперь, что он нашел выход. «Я должен помочь ей, помочь прежде всего разобраться во всем…» — думал он, и ему казалось, что будущее не так уж беспросветно.