Осень
Шрифт:
Аска орала. Напряжение этого ледяного дня, который начался с самого страшного провала, продолжился психозом и унижением — все это сейчас воем выходило, разрывая ей голосовые связки.
— Кхах… Ах-ха…
Придушенный Аоба смеялся, а Рей все не опускала ружье, и струйки воды все так же текли по ничего не выражающему забралу.
— Я сказала, за…
— Т-тхы милая. Обычно это пленных н-насилуют, а ты решила сама… Меня? Я, кстати, не против…
— Закрой рот!
— Он-на не опустит ружье, — просипел Аоба. — Даже если т-тхы меня прирежешь ремнем.
— Эй, ты!
Все шло не так, думала Аска. Они придурки, думала она.
— Она дххх… дурочка… Она вххыстрелит, и нас об-боих размажет отсюда до Сах-халина.
«Черт, какое огромное дуло у этого ружья…»
Аска открыла было рот, чтобы заорать снова, когда затылка коснулся ствол.
Рей сидела у костра, тянула руки к обиженному снегом пламени и думала. Пленница — очень шустрая пленница — валялась невдалеке, и что сейчас происходило за отблесками огня в голубых глазах — сказать было трудно. Капитан затихла, когда сзади нее появился Макото, и больше не издала ни звука, пока ее волокли на аванпост. Рей поглядывала на бесстрастное бледное лицо и пыталась понять, сдалась ли Сорью.
— Да, жаль лагерь. Хорошие ребята были.
— Ну, все там когда-то будем.
Синхронно вздохнув, двое патрульных замолкли, глядя в огонь. Скальный навес прикрывал очаг, но ничто не мешало влекомому ветром снегу долетать сюда.
— Вот я как подумаю, что не будь у Рей «Ружья», она бы с нами не сидела…
Макото говорил мягко и плавно, поминутно поглаживая АК, на который он опирался подбородком. Макото смотрел в огонь и был предельно, убийственно серьезен, и если бы Рей не знала этого парня, она могла бы подумать, что тот фантастический позер.
— Да, — в тон Хьюго Макото отозвался Аоба. — Время подбрасывает нам жуткие парадоксы. А люди поразительно беспечны с условным наклонением. Ведь «бы» бывает жестоким.
— Вот например… — Макото покосился на лежащую у костра Аску.
— Да, кстати, — оживился Сигеру. — Рей, детка, ты не находишь, что она сейчас должна лежать в изорванной одежде, истерзанная и с мукой в глазах?..
Аянами решила не отвечать. Во-первых, выступление двоих паяцев было так себе, во-вторых, общение с панибратски настроенными людьми ее всегда огорчало.
— Ясно, не находишь, — сказал внимательный Макото, возя подбородком по пламегасителю. В его очках играли мрачные блики костра. — А полагаю, ее сослуживцы сейчас примеряют нашей пленной какой-то схожий образ мученицы…
«Нашей пленной», — саркастически отметила про себя Рей. Это казалось ей очень милым и жалким — редкостно неприятное сочетание, как на вкус голубоволосой девушки. Она успела воспользоваться гостеприимством патрульных, и теперь вертела в руках опустевшую консервную банку. В желудке стало тепло, и даже раздражение звучало как-то глухо и доброжелательно.
— В конце концов, смотри сюда, детка. С точки зрения сослуживцев этой милашки, она сейчас жестко страдает, и из нее вытаскивают уйму ценной информации, да?
Макото повернул голову к Сорью и получил в ответ ровно-неприязненный взгляд.
«Такие не сдаются», — наконец решила дилемму Рей.
— Так
Рей смотрела в огонь, прикидывала, что курили эти двое, и планировала дальнейший маршрут. Спуск с перевала вел прямиком к одной из «белых зон», где мог быть кочующий лагерь. Судя по тому, что эти двое на посту, лагерь сейчас там, но именно Аоба и Макото могли просто увлечься и остаться, когда все снялись. Сколько Рей помнила их, они всегда были такими. Они изводили всех беседами о вечном, воровали медикаменты и собирали рыжее зелье, но еще никто не прошел их аванпосты, и обо всех опасностях они предупреждали вовремя.
«Милая девочка. Ты всегда такая молчаливая? Правильно, не болтай — и ты спасешь мир от слов».
Это был Аоба, Рей было восемь.
«Или ты болтаешь, или стреляешь. Время не терпит болтливых стрелков, потому что они его тратят. Кого? Время, конечно».
А это Макото. Рей было двенадцать, и ей впервые дали «кольт-коммандо».
Однажды она пришла к их посту, когда ее мучили кошмары после первых синхронизаций. Рей тогда впервые выпила предложенную ей мерзкую бодягу — и ей это неожиданно помогло. Именно поэтому Аянами Рей больше никогда в жизни не взяла в рот и капли спиртного.
«Если помогает, но непонятно как — лучше забудь», — сказал Макото.
Рей думала. Эти два болтуна всегда вызывали в ней воспоминания, но за нитью разговора она все же следила, хотя нить была путанной, узловатой и часто рвалась.
— Это все Ангел, да.
— Не знаю. Он взорвался рано утром, а мне было плохо с ночи, — задумчиво сказал Сигеру.
Макото Хьюга задумчиво пожевал губами:
— Быть может, Ангел напал ночью, но никто этого не понял? Все просто спали, а он слушал дыхание людей и решал судьбу спящих по их снам…
— Да, — подхватил Аоба. — А потом он отмерил каждому. Печальное пробуждение разума.
Аянами очень хотелось сказать что-то злое: призрак гибели лагеря встал перед глазами. Как всегда нашлись желающие показать Ангелу зубы, как всегда нашлись те, кто сбежал еще до приказа отступить, но ерничать по этому поводу… Рей слишком хорошо знала эту парочку, чтобы ругаться, да и в общем слишком ценила слова.
Маленькой Аянами Рей очень понравились слова о болтающих и стреляющих.
— Ангелы нарушают смысл существования. Они отбирают выбор: хлоп — и ты уже не повстанец, а холодец.
— Аоба! — Хьюга погрозил пальцем своему напарнику. — Тогда и противопехотная мина тоже нарушает смысл существования! Не надо путать смысл и бытие…
Рей поняла, что ее начинает клонить в сон — теплый, яркий и очень умный.
Она с детства читала все, что отыскивала, и эти двое всегда поразительным образом находили такие темы, о которых шла речь в толстых книгах. На обложках золотом шли звучные фамилии, внутри ломались копья, и слова там были куда изящнее, чем у этих двоих, но смысл… Рядом с Аобой и Макото Рей чувствовала себя странно, будто у очередного необъяснимого явления отчужденных территорий.