Осень
Шрифт:
— Я тоже не бывал, — отвечает его школьный друг, — местность довольно безрадостная. Летом-то можно жить всюду, в особенности, если поблизости есть железная дорога, но каково здешним жителям приходится зимою!
— Деревня Нюрпли! — Капитан оглядывается на двух приятелей и указывает рукой вперед, где виднеются маленькие, будто из досок сбитые домишки, горе-постройки. — Теперь с полчасика ходьбы, и мы — в Ныве, a тем самым и на хуторе Пихлака. Ой, господа, я готов лететь на крыльях!
— Знаешь, Арно, — Леста наклоняется к уху друга, — сдается мне, человек этот не вполне нормальный.
— Ну
Путники минуют поселенческую деревню Нюрпли; ее впору было бы посчитать за оставленную жителями, когда бы не дети и старушки на порогах и во дворах некоторых домиков. Да и куры тут и там копаются, и возвышает свой голос петух с куцым хвостом. Где-то поодаль даже тявкает собака.
Нет, деревня отнюдь не покинута. Народ в поле, потому что время страды. И Бог даст, через несколько лет появятся тут, на месте этих хибар, вполне добротные жилые дома с дворовыми постройками. Все может быть. Все зависит от Божьей милости да людского усердия.
Лишь капитан Паавель ничего не видит и не слышит, он так и рвется вперед, словно находится на поле брани…
— Смотрите, Ныве! — восклицает он вдруг. — А вот и хутор Пихлака! — Капитан протягивает вперед руку, он только что не кидается бегом к своей земле обетованной. — Господин Киппель, — Произносит он, порывисто дыша, — протяните мне бутылку Сараджева, иначе сердце мое не выдержит!
Паавель шумно пьет, проводит рукавом френча по усам, извергает какое-то слово команды, оглядывается на спутников и велит им петь.
— Гм, — произносит Леста. — Слышишь, Арно, тебе приказано петь.
— Почему бы и нет. Начинай!
По полевой меже идет какой-то высокий, заросший бородой сатана, в одной рубашке, на ногах штаны в репьях, в руке — дымящаяся «собачья ножка».
— Ой! — он застывает, словно путевой столб. — Господин капитан!
— Что? Как? — Капитан Паавель вперяет в него взгляд. Ты ли это, Март?!
— Так точно, господин капитан! — встречный человек принимает стойку «смирно».
— Ой, черт возьми, кого мне довелось снова увидеть! —Старый воин подбегает к нему. — Здравствуй, Март! — Хватает его за обе руки: — Ты все еще жив и здоров? — И обращаясь к спутникам: — Поглядите, мои господа, это мой верный сотоварищ как во время войны, так и в дни мира! Вместе мы колотили врагов, вместе мы выкладывались на лугу и в поле… и всегда — рука об руку. Ох, мои дорогой Март! Дай Бог тебе здоровья! Как идут твои дела? Ты еще все там же, в Пихлака?
— Нет, я не в Пихлака, — Март мотает головой, — я теперь тут, в Овисте.
— Ну а Пихлака-то еще цел?
— Не без того, господин капитан. Небось, увидите сами. Посаженные вами рябинки целы. Цветут.
— Прекрасно! А этот чертов портной Кийр тоже цел?
— А как же — целехонек.
— В таком случае, Март, пошли с нами, оторвем ему башку: зачем он, дьявол, выманил у меня обманным путем мой прекрасный хутор!
— Чего ему, паршивцу, башку отрывать, у него и так дела неважнецкие.
— Как так — неважнецкие?
— Ну, все из-за того человека из Пильбасте, которого он на дороге заставил догола раздеться, а тот взял да
— Да, да, знаю. Действительно, зачем нам отрывать ему голову… я просто так… Айда с нами! Почему ты ушел и Пихлака?
— Там такой… странный народ. Я не могу их понять. Чтобы они плохими были, этого нет, но… никогда не скажут прямо, чего они вообще-то хотят. Вечно одно брюзжание или как это назвать…
— Ладно! — Капитан возвышает голос. — Айда вперед. Если мне там нечего больше делать, так я хотя бы обниму и расцелую свои рябинки.
— А я — самого хозяина, — произносит Леста. — Если только до того не умру от любопытства. А ты, Арно? Какие намерения у тебя?
— Понаблюдаю, как все это произойдет.
Как раз в это время Георг Аадниель Кийр, новый хозяин хутора Пихлака, возвращается с поля домой.
— Черт побери! — ворчит он еще на пороге. — Ну и вымотался я, семь потов сошло! — И, обращаясь уже непосредственно к Юули, своей жене, которая сидит возле стола с шитьем, продолжает: — Плохо ли тебе тут посиживать, как за каменной спиной, а попробовала бы ты вкалывать на поле под палящими лучами солнца! Не иначе как черт выдумал, что именно мужчины должны на этом свете выполнять самую тяжелую работу!
Кийр подходит к ведру с водой, берет кружку и выпивает чуть ли не целый штоф. [39] Пьет, булькая, словно лошадь, сопит, бросает поверх кружки злые взгляды на жену.
— Ведь и ты мог бы точно так же посиживать, как за каменной спиной, — тихо произносит Юули, слегка склонив голову, — но тебе не терпелось иметь хутор.
— Не так-то уж и не терпелось эту дрянь иметь, — хозяин швыряет в угол изношенную шляпу, — просто хотел показать паунвереским мазурикам, что я и без них кое на что способен. И показал. А теперь вот я с ним в затруднении, как девица с ребенком. Да еще и батраки — черт бы их подрал! — у нас не задерживаются. А чем им тут плохо?! Или, может, это ты их отсюда отваживаешь?
39
Штоф— 1,123 литра.
— Я? — Хозяйка испуганно обхватывает руками свою маленькую голову. — Святый Боже! Я стараюсь со всеми быть приветливой, никому даже слова плохого не сказала. Господи! — Она ударяется в слезы. — Если что-нибудь не ладится, всегда я виновата.
— Не хнычь! — рявкает Георг Аадниель. — И… и принеси мне поесть! Видали, даже и этого самой не сообразить всякий раз клянчи и кланяйся, чтобы тебе что-нибудь подали.
Откуда ей было знать, сейчас ведь не обеденное время..
— Обеденное время тогда, когда в животе пусто! Понятно?
Хорошо, она подаст сразу, только не надо так злиться.
Хозяйка быстро встает, смахивает слезы и, все еще вздрагивая от рыданий, отправляется в кладовку; дрожащими руками шарит в полутемном помещении. Какая-то посудина падает с полки и разбивается. Немедленно на месте происшествия появляется хозяин. Что?! Так она еще вздумала уничтожать и без того скудное имущество?
— Соскочила, ну… нечаянно.
— Соскочила?! Ведь ног у миски нет, чтобы она могла соскочить. Пошевеливайся! Я умираю с голоду.