Осень
Шрифт:
— Отчего же нет, — отвечает Леста.
— Но такое совпадение не может быть реальностью.
— В жизни все может быть.
Похоже, что так. Но расскажи я эту историю о случайном ресторанном приятеле кому-нибудь другому, мне и впрямь никто бы не поверил; все решили бы, что она придумана… хотя бы в утешение себе или вроде того…
— Пили долго и много. Удивляюсь до сегодняшнего дня, как это я выдержал такую бездну алкоголя, я же никогда не был любителем спиртного. Но одно я все же могу утверждать: если в голове моего «приятеля» чернели дырки, то моя голова была утыкана гвоздями. К полуночи мы уже были на «ты» и называли друг друга свинья. «Если ты, старый пират, вздумаешь жениться, — сказал мой
Затем мы расстались… один Бог знает, в котором часу, пообещав на следующий день встретиться там же. Разумеется, я не пошел туда ни на следующий, ни в другие дни. И господина этого, своего собрата по несчастью, я с тех пор ни разу не видел.
Несмотря на весьма поздний час, Вирве ко времени моего прихода домой еще не ложилась. «О-о! — воскликнула она с удивлением и упреком. — Ты все же ходил в город! «
«Да, ходил».
«И возвращаешься так поздно? «
«Да, так поздно».
«Ой-ой! Я уже давно дома и жду тебя».
И это тоже было ложью. Ее пальто и шляпа, висевшие в теплой прихожей, были еще совсем холодными; вероятнее всего, жена вернулась лишь за несколько минут до меня.
«Где же ты был так долго? «
«Ну, иной раз случается…»
Я собирался сочинить какую-нибудь замысловатую историю, которая напоминала бы ей о собственном сегодняшнем визите, но побоялся наделать ошибок — ведь я был пьян. Я прошел в свой рабочий кабинет и лег на диван, как был, не раздеваясь.
«Ты что, спать не придешь?» — крикнула она из спальни. Я не ответил. И очевидно, спустя минуту уже заснул.
— Теперь ты, дружочек, разумеется, хотел бы знать как сложилась наша последующая жизнь, — спрашивает Тали после продолжительного молчания.
— Частично я уже знаю это, — отвечает Леста со вздохом.
— Так-то оно так, но был еще и промежуток времени — от того дня и до сегодняшнего. Хорошо же, я расскажу об этом вкратце и оставлю в покое как твою, так и свою душу… если это возможно… Особенности последнее.
Ну, молчал я, молчал, говорил лишь о самом необходимом, да и то как бы в телеграфном стиле. И Вирве надо было быть глухой, чтобы этого не заметить. Вдобавок ко всему сказанному я больше не переступал порога нашей совместной спальни, поэтому жене было ясно — что-то у нас вконец расклеилось. Она сделалась очень нервной, передвигала по квартире мебель — от одной стены к другой — и без всякой необходимости перетаскивала вещи то сюда, то туда, так что Марта, эта селедочная голова, которая никогда (как она хвалилась) не занималась такой ломовой работой, подняла голос протеста и заявила: пусть все стоит, где стоит, она свой пуп сдвигать с места не станет. Тогда Вирве обратилась ко мне и сказала просительно:
«Помоги хотя бы ты, дорогой Арно!»
«Что именно я должен сделать?»— осведомился я ворчливо.
«Помоги передвинуть этот шкаф туда».
«Зачем?»
«Тогда в убранстве квартиры будет больше гармонии».
И тут во мне подняло голову большое рогатое упрямство… в какой-то степени, наверное в ответ на то жалкое актерство, с помощью которого Вирве, как видно, надеялась что-нибудь выяснить, что-нибудь спасти.
«Передвигай этот шкаф, — буркнул я, — да и всю мебель хоть на потолок, я помогать не стану. Мой пуп тоже не железный».
«Фу, какое бесстыдство!» — Руки жены бессильно повисли. И, медленно
«Со мною, — ответил я с ударением, — ничего не произошло».
«Тогда с кем же?»
Она вглядывалась в выражение моего лица и судорожно ждала, что же я скажу дальше. Но я не сказал больше ничего, лишь молчал, как стена, к которой она хотела придвинуть шкаф. Установилась жуткая тишина и… и тут мне стало жаль Вирве. Скажи, Леста, что поделать с собою мужьям, у которых каждые пять минут шесть раз меняется настроение? Секунду назад я готов был ее задушить, теперь же хотел плакать вместе с нею: ох, не беда, милая Вирве, все люди склонны заблуждаться! Я взглянул разок прямо ей в глаза — надеялся увидеть в них прежнюю темно-синюю морскую глубину, когда-то доводившую меня чуть ли не до сумасшествия. Нет, по крайней мере мне так показалось — те прежние… бездонные, как бы это лучше выразиться, стали тусклее и под ними обозначились предательские морщины. Тут, как помнится, у меня начала трястись левая рука, — моя правая, рабочая, не дрожит никогда, не задрожала бы, наверное, и перед лицом самой смерти.
Мне следовало бы уйти куда-нибудь, навсегда скрыться. Но куда? Куда я мог уйти?
Вирве оставила нашу мебель в покое, и сверхчувствительный пуп Марты, надо думать, остался на своем законном месте. Казалось, жизнь пошла по прежней дорожке. Только вот — молчание! Даже Марта, особа достаточно шумная, научилась ходить на цыпочках, словно в квартире находился больной. Вирве же, возможно, и похаживала в кафе, но ко времени моего прихода всегда оказывалась дома. Нет, явной приниженности в ней не замечалось, только — постоянная готовность услужить: стоило мне лишь повести глазами, и она уже знала, что именно я хочу. Это было трогательно, и к моим глазам частенько подступали слезы, но я тут же напоминал себе: «Невидимая рука», страница 48…» И сразу открывалась другая страница в книге моих настроений, не знаю, которая по счету, но, во всяком случае, бесслезная. Это была жизнь почти глухонемых — та, которую мы тогда вели. На моем месте каждый нормальный мужчина принял бы определенное решение: либо так, либо этак, — но разве можно было считать меня тогда — так же, как и сейчас! — нормальным мужчиной?! Если и я тоже когда-нибудь стану писателем и напишу книгу, то дам ей название «Прозябающий муж» или — «Муж, который прозябал». Что ты об этом думаешь, старый мастер пера?
— Что я думаю… — Леста качает своей полуседой головой и возводит глаза к небу, — думаю, что я-то наверняка никогда не женюсь.
— Женишься или не женишься, а пожалеешь в любом случае. Подумай только, ты, будучи холостяком, оставляешь половину своей жизни не прожитой.
— Пусть остается хоть вся.
— Погоди, погоди, дорогой друг: у тебя впереди еще много чего будет…
Лестой овладевает сильный приступ кашля; когда кашель прекращается, Тали продолжает свою повесть. Он, правда, обещал закончить ее побыстрее, но из его страдающего сердца вырываются наружу все новые и новые признания.
— Однажды под вечер — дело было ранней весною — Вирве положила свою узенькую ладонь мне на плечо, — Арно устремляет взор куда-то вдаль, — и снова спросила с необычайной нежностью:
«Может, ты болен, Арно?»
На языке у меня уже вертелся резкий ответ, мол, пусть оставит меня в покое, пусть идет к своему Ханнесу Ниголю, но я все же счел такой ответ чрезмерным и сказал просто: «Нет».
«Но что же с тобою, дорогой мой? Или тебя гнетет какая-нибудь забота? Все время молчишь и до того ушел в себя, что страшно становится, когда на тебя посмотришь. Может быть, это я чем-нибудь тебя расстроила? Скажи! Разговаривай! Глядишь, все еще можно будет исправить, к тому же, не исключено, что свою роль тут сыграло какое-нибудь недоразумение».