Осенний призрак
Шрифт:
— Нет. Я звонил ему тогда, но он клал трубку каждый раз, когда слышал мой голос.
— Может, все-таки что-то произошло между вами, когда вы еще общались?
Старик как будто о чем-то думает, зрачки его сужаются, прежде чем он отвечает:
— Нет. Разумеется, он был своеобразным человеком и брал от жизни все. Но ничего особенного между нами не происходило. Уже когда он учился в гимназии, прежде чем отправиться в Лунд, я знал о нем крайне мало. Он никогда ничего не рассказывал.
— Вы уверены? — переспрашивает Малин. — Постарайтесь вспомнить.
Старик закрывает глаза, замолкает.
— Мог
— Не представляю себе, — Петерссон остается спокойным, отвечая на этот вопрос. — Насколько я помню, он пользовался успехом у девочек. Многие из них звонили по вечерам, когда он учился в гимназии.
— Как он учился в гимназии? Расскажите подробнее.
— Этого я не знаю. Собственно, тогда-то он и отвернулся от меня.
— Итак, Йерри уехал в Лунд?
— Да. И оторвался от меня окончательно.
— А до того?
Но Оке игнорирует ее вопрос.
— Я давно уже оплакивал Йерри, — продолжает он. — Я знал, что он никогда не вернется домой, ко мне. Получается, что я оплакивал его заранее, и теперь, когда его нет, это только подтверждает мои предчувствия. Странно, правда? Мой сын мертв, убит, а я всего лишь возвращаюсь к тому, что испытывал раньше.
Малин чувствует, что ее проспиртованные мозги не в состоянии поддерживать порядок в мыслях. Она снова представляет себе Тенерифе, маму и папу на залитом солнцем балконе, который она видела только на фотографиях. И в памяти ее, словно на черно-белых снимках, воскресает прошлое: вот она, совсем маленькая, ходит по комнате и спрашивает, где мама. Но мамы нет, она вообще не придет домой. Она спрашивает папу, куда пошла мама, но тот не отвечает. Или он все-таки что-то ответил? «Странно, — думает Малин. — Я всегда помнила маму. Она как будто постоянно жила с нами, но в то же время и нет. Была ли она тогда вообще?»
Туве. Меня тоже нет с ней. Малин чувствует острый приступ тошноты, но ей удается сдержаться.
Она возвращается в настоящее и смотрит на стену. Полка с книгами. Беллетристика. Известные писатели. Слишком сложные для Малин, из тех, кого любит ее дочь.
— Я поздно приобщился к чтению, — говорит Оке Петерссон, — когда возникла потребность верить во что-то.
Папа!
Папа, папа, папа!
Что я должен был сделать с тобой? Поднять на тебя руку?
Ты знаешь, почему мама принимала кортизон. Потому что телесная боль под конец стала душевной.
Ты вставал со своего зеленого дивана только ради себя, не ради меня. И что же ты делал? Сидел и программировал. Простейший код, единственный, с чем справлялся твой разрушенный мозг.
Я вижу тебя на постели, твое скрюченное, наполовину парализованное тело, словно физическое воплощение той бездеятельности, которая всегда отличала твою ветвь нашего рода, ваших жалких, ни на что не годных мужчин.
Ты хотел приблизиться ко мне, папа, но я не отвечал на твои звонки.
Что мы могли сказать друг другу?
Или ты хотел,
Наконец ты оставил свои попытки.
Кое-какие двери надо закрыть раз и навсегда, чтобы открылись другие. Однако есть ли что-нибудь более заманчивое, чем запертая дверь?
45
Запеканка «Искушение Янссона» — национальное шведское блюдо из картофеля и анчоусов.
Я надеялся, что ты объявишься, когда я вернусь домой. Я купил замок. Вероятно, я позволил бы тебе приезжать туда, я хотел показать тебе свой дом.
Кроме тебя, я ждал еще кое-кого.
У тебя довольно тоскливый вид сейчас, когда медсестра приоткрывает угол гардины, чтобы ты мог смотреть на дождь. Ты ласков с нею, науку смирения ты постиг в совершенстве.
Ты смотришь в комнату. Один твой глаз слеп после инсульта. Ты моргаешь, как будто видишь то, чего никогда не видел раньше.
Или ты видишь меня, папа?
25
Дрожащая рука держит телефон. В гостиной темно, как будто темнота может меня успокоить.
Я нервничаю, боюсь позвонить собственной дочери. Вот уже второй день я не решаюсь поговорить с ней. Как так получилось?
Третий сигнал обрывается. Слышится треск, а потом пробивается голос.
— Туве, это ты?
— Мама!
— Я плохо тебя слышу. Что-то с линией.
— А я хорошо слышу тебя.
— Подожди, я только подойду к окну в гостиной, ты знаешь, там принимает лучше.
— Хорошо, мама, подойди к окну. Так ты лучше меня слышишь?
— Я слышу тебя лучше. Ты приедешь вечером?
— Уже вечер, мама. И я у папы.
— То есть ты не приедешь?
— Поздновато.
— Ну тогда завтра.
— На завтра я договорилась пойти в кино с Филиппой. Может, после этого мне переночевать в городе?
— Думаю, я буду дома. Ты ведь, конечно, читала в газетах о том человеке, которого нашли в Скугсо? Тогда ты знаешь, может, мне придется работать. Хотя в этом случае ты ведь сама здесь разберешься? А может, мне заехать к Янне, забрать одежду и кое-какие вещи?
— Созвонимся завтра, мама.
Туве заканчивает разговор, а Малин смотрит в окно гостиной на дождь; кажется, что он не кончится никогда.
«Такое впечатление, что между тем, что я должна делать, и тем, что делаю, пролегает пропасть», — размышляет она. Ей снова хочется позвонить Туве, только чтобы услышать ее голос, попробовать объяснить, почему она такая, какая есть, и делает то, что делает, хотя сама не знает зачем.
Но дочери хотелось поскорей закончить разговор. Она даже пропустила мимо ушей, что Малин может заехать завтра за одеждой.