Осенняя женщина (Рассказы и повесть)
Шрифт:
ЗАСТОЛЬЕ
– Господа, позвольте пару слов...
– Просим, просим...
– Слово нашему драгоценному Валерьяну Аполлоновичу!
– Тс-с! Тихо, господа! Молодые люди, там, у окна... Потише, пожалуйста.
– Господа... Хм... Я, собственно, так, о пустяках...
– Ну же, Валерьян Аполлонович! Не томите! Из ваших-то уст...
– Соловей наш! Цицерон! Умоляю!
– Да я, право... Неловко даже и говорить перед лицом столь достойного собрания...
– Ох, Валерьян Аполлонович, умеете же вы,
– Мы - все внимание! Уста сомкнуты, уши и сердца - разверсты! Благоговеем в молчании...
– Дело в том, что я рассудил тут убогим разумением своим...
– Знаем мы ваше убогое разумение! Всем бы такое! То-то бы зажила Русь-матушка!
– Ну, тихо же, господа. Право, мы мешаем нашему всеми любимому Валерьяну Аполлоновичу! У всех ли налито, господа?
– И севрюжки. Непременно севрюжки на закусочку. И слышать ничего не хочу. Севрюжки непременно!
– Тс-с! Просим...
– Хм... Господа, вы прекрасно знаете, в какое время мы живем...
– Эх-хе-хе, голуба Валерьян Аполлонович, нам ли не знать! У меня, господа, убытков за прошлый месяц...
– Ах, оставьте! Ну не об этом же сейчас. Слушаем, слушаем!
– И то! Слушаем!
– И я, проанализировав сложившуюся ситуацию, прошу прощения за столь выспренние слова, пришел к следующему выводу...
– Умеет, шельма, завернуть!
– А где журналисты? Прошу прощения, Валерьян Аполлонович... Журналисты где?! Пусть же включат свою технику! Не за тем их сюда звали, чтобы... Потом допьют... Продолжайте, душа моя, Валерьян Аполлонович!
– Да-с, к следующему выводу... Хм... Ей-богу, господа, духу не хватает!
– Ну же, голубчик, ну!
– А, была не была! Господа! Я пришел к выводу... Я предлагаю... Предлагаю...
– За цыганами послать?!
– Что? Зачем? Каких цыган?
– Да не перебивайте же! Экий нетерпеливый! Не обращайте внимания, Валерьян Аполлонович! Молодой еще! Чувствами живет. Цыган ему... А нет послушать мудрых людей! Слушаем, слушаем...
– Предлагаю... Ну, помогай, Господи! Предлагаю: выйти, наконец, из... КРИЗИСА!
– ...?
– У меня, собственно, все.
– Позвольте... И? Ну-те, ну-те?
– Но у меня действительно все!
– Хи-хи-с.
– Ну, полно, полно, Валерьян Аполлонович! Пошутили и довольно. Выдыхается же... ну говорите, что хотели. Право, мочи уже никакой нет.
– Я серьезно. Пора, наконец, выйти из кризиса.
– Как?!
– Помилуйте!
– Вот так номер!
– Н-да, балагур-с!
– Так прошрафиться...
– Но... но... позвольте, Валерьян Аполлонович... Ведь это как же... Как прикажете понимать?
– Журналисты! Да выключите вы свою дурацкую аппаратуру! Лучше уж водку пейте! Валерьян Аполлонович, голубчик, может быть вам нехорошо? Человек! Кондиционеры включите! Душно же, в самом деле... И
– Напротив, я прекрасно себя чувствую. Настолько прекрасно, насколько возможно в наше время...
– При чем тут время? Закусывайте, господа, закусывайте! Ваше здоровье! Я все же полагаю, что Валерьян Аполлонович нас разыгрывает... А? Ну, признайтесь, голуба?
– Верно, тут скрыта какая-то тонкость. Намек, так сказать, фигура аллегорическая...
– Ах, шельма... И как закрутил... А мы-то - за чистую монету...
– Браво, Валерьян Аполлонович!
– Но у меня действительно все, господа! Право, я не понимаю, о каких намеках говорите!
– Ну, полно. Ну, голуба. Ну, пожалей нас, дураков. Ну, видишь, молодежь смотрит... Ну, виноваты, ну дураки, ну не сподобил Господь. Ну не сердись, мамочка. А лучше просвети и наставь... Ну, скажи, что пошутил...
– О Господи! Ну, пошутил, пошутил!
– Ну, то-то! Дай я тебя, душа моя, расцелую! Дал же Господь таланту, а, господа?
– Виват Валерьяну Аполлоновичу! Виват!
– А теперь, молодой человек, и цыган можно. То-то, учитесь... надо умственно... А то сразу... Человек, шампанского!
ЛЕСНОЕ
И как стукнуло ей шестнадцать лет, так ударилась она в рев и рыдала долгих пять дней и ночей. Отец, волосатый мужичина, известный злодей-душегуб, мрачный разбойник, жалел ее, полусиротинушку - жену-то свою он давным-давно извел, сжил со свету белого.
– Эка дурища, - ворчал Еремеич, принимаясь за щи, густо приправленные солью бесконечных дочерних слез.
– И на кой тебе муж? Да за ним так ли еще взвоешь, ежели мужчина попадется правильный.
– Нет, батюшка, нет, родненький, - вспыхивала еще не выплаканными до конца глазами Иринушка.
– Я его жалеть все равно буду. Пусть хоть какой...
За пять-то слезных лет такого ли батька натерпелся. И умолила его дочка, затопила ему душу тоской-печалью невысказанной. Крякнул ре, нахлобучил малахай, вскинул на одно могучее плечо дубинку верную, в пятнах да расщепинах, на другое - мешок пустой, дерюжный, объемистый. Да и отправился в засидку, на место привычное, у трех дорог. День сидел, ночь коротал, без огня, без пищи, без курева, сердце ожесточая. А на другой день...
...как стало клониться солнце красное, как запели птицы вечерние, как склонили головки цветы лазоревые, так и выезжал на распутье добрый молодец, на распутье, на судьбы решение.
Приволок его мужичок в избу от, развязал мешок, любуйся, дескать, доченька. Посмотрела на добра молодца Иринушка, да от радости слезами и умылася.
– Вот спасибо тебе, батька, - низко кланяется.
Так и зажили втроем, да ладно зажили. Не кручинился, не рвался к воле добрый молодец. Лишь повесит, бывало головушку, вздохнет, да и снова приободрится.