Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

Яковлев Александр Л.

потому, что девушка должна о женихах думать. Понимаете? А не забивать себе голову ерундой.

Я не считаю это ерундой, - спокойно сказала она.

Да перестаньте! Давайте откровенно, - предложил он.
– Если

Бы вы были хороши собой, окружены ухажерами, разве космос...

Что космос?
– строго спросила она, словно не слышала всего

предыдущего.

Да ваша же матушка мне и объяснила, - не отступал Д-р.
– Что

с вашими шансами на замужество - только и остается... философствовать. Разве не так? Честно?

Ах, матушка, - Тамара улыбнулась

с некоторой печалью.

Вот и она не выдержала. Держалась, держалась... Видите, как действует космос? А ведь она в свое время... Впрочем, вам, кажется, это не интересно. Пойдемте назад.

Ее шаги слякотно отзвучали по асфальту шоссе, затем стихли, удаляясь, в снегу.

Д-р не пошел за ней. Так и стоял на месте, оглядывая верхушки деревьев. Секунду спустя сообразил, что ищет сук покрепче. А еще через мгновение уже хохотал от внезапного решения: нет, не сейчас надо вешаться. Не зимой. Поближе к весне. Или весной.

Чтобы запах разложения торжествующе ударил в нос явившимся п о л ю б о в а т ь с я природой.

СМИРНОВА

Пролог

Смирнова - простая и ужасненькая русская баба.

1. Хорошенькая

Вот я немного выпью-выпью, и Смирнова сразу такая хорошенькаяхорошенькая. Но недолго. Как я чуть переберу, она тут же обратно - ну просто швабра. Я ей так и говорю, потому что она всегда просит определенности:

– Ты просто швабра.

Мягко так говорю, без злобы, и она пока не обижается.

Но я еще чуть добавлю и начинаю не шутя подозревать. Я говорю:

– Ты это нарочно?

– Чего?
– говорит она, как бы и не догадываясь.

– А того. Так ненадолго хорошенькая. Нарочно?

Тут уж она обижается. Уже, считает, имеет право. Свешивает нос ( а о нем отдельно) чуть не до полу.

– Да ничего, - говорю.
– Ничего. Ладно. Я привык. Вот только одного не понимаю. Почему бы тебе всегда не быть хорошенькой? Ты что, не хочешь? Ну, как хочешь. Я же тебе добра желаю. А ты мне рожи корчишь. Постыдилась бы. Ведь уж не девочка.

– Да не корчу я рожи, - говорит она, начиная выдавливать слезы.
– Я всегда, всегда...

Не верю я ей, конечно, но успокаиваю:

– Ладно, - говорю.
– Ничего. Я привык. Швабра так швабра.

А сам потихоньку пью. Так вот и спиваюсь.

А вообще много нашего брата эдак вот спилось из-за них. Из-за баб, то есть.

2. В гостях

Я всегда в салаты крошу мелко. Очень-очень мелко. Чтобы невозможно было даже догадаться, что кушаешь. И поэтому люблю спрашивать, все тщательно перемешав до однородности массы:

– А что это вы кушаете?

А они и не знают!

Вот тогда и можно отвести душу:

– Во дают. Лопают и не знают.

И еще так спросить:

– Вам, что ли, все равно, что кушать? Что ни подадут, да?

Особенно в этот момент здорово посмотреть на Смирнову. У нее такой нос, прямо носище, обалдеешь какой. А она с ним в гости ходит. Серьезно. Другая бы дома сидела, носа на улицу не казала. Или, по крайней мере, дома нос оставляла, если приспичило. А эта везде со своим носом шарахается, ни стыда, ни совести. Правда. Такая балда. А еще говорят, она жутко храпит. Это так, к слову. Так храпит, что ни один мужик

не выдерживает. Еще бы. У нее нос под подушку заворачивается, и там с большим трудом дышит. Вот и храпит. Просто ужас как выводит. Страху нагоняет с первых аккордов. Мужик и не выдерживает. Да и никто не выдержит. Прямо как в чем лежал мужик, так и вылетает из постели, да и из квартиры Смирновой к чертовой матери и в чем мать родила. А та дрыхнет себе, ноль внимания, мол много вашего брата по улицам шляется. И вдогонку ему, вслед, голому и дрожащему от страха, убегающему, как еще разок храпанет, бедолагу с лестницы кубарем сметает, без рук, без ног домой доползает к своей законной, и уж никогда той не изменяет, зарекается по гроб жизни, из дома носу не кажет, не только что к Смирновой, а даже хоть к кому.

И вот когда Смирнова трескает на дармовщину салат, тут ее и спросить:

– А что вы кушаете?

А она, конечно, не знает. Откуда ей, дурище. Хоть и с таким носом. Могла бы использовать. По запаху определять. Ни за что. Даже не догадается. Ведь на халяву же.

– Не знаете?

Специально на "вы", чтобы еще срамнее. Она, конечно, башкой мотает молча, рот-то забит, только нос тоже мотается, так бы и щелкнул по нему.

– Так вам все равно, что ли, что вы кушаете?

– Угу, - говорит-мычит, не поймешь.

Все равно ей, калоше.

Тут уж мы все начинаем ржать над ней, покатываться. Даже те, кто тоже не знают, что лопают. Те даже еще больше покатываются, прямо за животики держатся.

А той? Хоть бы хны. Натрескалась незнамо чего, носищем в тот же салат ткнулась, да и давай храпака задавать, сметану в масло сбивать.

Тут я ее расталкиваю и всех выгоняю в три шеи. Шляются всякие. Ни слова благодарности. Еще только в квартире наследят. Да Смирнова своим носищем накапает, мыть замучаешься. Экий, право, народишко пошел. Пригласить никого нельзя. Так и сгинет моей славное искусство готовить салаты.

Как мы, все-таки, небережны друг к другу.

3. Смирнова и Мужик

Зашел как-то к Смирновой ( вот счастье-то привалило!) мужик. Ей-богу, не вру! А тут вдруг телефон зазвонил.

Смирнова как раз в туалете заседала. Она всегда, как мужик изредка заглянет, в туалет запирается и мечтает сразу о будущем. Никто ей там не мешает, если только не долго она там. Если долго, тогда, конечно, мешают.

Она и кричит, заслышав звонок, сдуру, из своего мечтательного заточения:

– Эй! (Забыла, бестолковая, как мужика-то зовут). Послушай телефон-то, кавалер!

А мужик, и так уже обиженный таким приемом, еще и на "кавалер" обиделся. Ну, какой он кавалер? Это уж Смирнова совсем размечталась. Ну и спросил в трубку сгоряча и грубо так:

– Але!

А в трубке помолчали-помолчали, да как вдруг спросят:

– Это Смирнова?

Чем совсем мужика доконали. И тот с досады - шмяк трубкой о дверь. Прямо о дверь туалета. Где Смирнова на ту беду сидела. Очень напугал Смирнову. Прямо даже сказать неприлично, до чего он напугал своим необдуманным поступком Смирнову. Хорошо еще, подумала Смирнова, что как раз я угадала в эту горестную минуту сидеть в туалете, а то бы просто срам.