Осенняя женщина
Шрифт:
На людях они сходились в каком-то жутковатом бойцовском поединке, состоявшем из обмена едкими и подчас обидными репликами. Без посторонних же глаз и ушей оба были преувеличенно вежливы и предупредительны, как игроки в покер, задумавшие переблефовать друг друга.
Друзья с увлечением наблюдали за развитием их отношений, отлично понимая, что противники стоят друг друга — непредсказуемый провинциал Жора, хватавшийся за любой легкий заработок, совершенно неразборчивый в знакомствах, и столичная умница Кристина, которая шла по понятному и ровному жизненному пути к замужеству и семье.
Эта ее «стойкость» лишала Жору покоя, как советскому бедняку не давала покоя состоятельность
Однажды после очередной ссоры посреди улицы он в каком-то яростном исступлении ума шагнул на тротуар, в самый поток машин, решив немедленно перейти оживленный проспект. Ему не повезло (а может, и повезло), так как через минуту он был сбит машиной. В итоге Жора получил сломанную в двух местах ногу и… Кристину. Она сопровождала его в — больницу, а потом без конца гуляла с ним, когда ему надо было разрабатывать ногу. Нечаянная жалость (как и нечаянная любовь) всегда вынуждает женщину забыть об осторожности.
Через некоторое время после выхода из больницы Жора выиграл пари.
В минуты тихой любовной неги, когда они уставали от своих сладко-изнуряющих постельных танцев, Кристина говорила с ним о своих чаяниях, желаниях, стремлениях, а он с замиранием сердца слушал, впитывал этот поток чистой откровенности, который она изливала к его ногам, словно дар божеству, чье покровительство и милость рассчитывала получить в потаенных сумерках жизни. Он слушал и удивлялся тому, как легко, оказывается, открыть доступ к чужим сокровищам, как просто запустить пальцы в сверкающие драгоценности чужих мыслей и как удобно их использовать ради своих прихотей.
Единственное, что его беспокоило, так это ее ироничная проницательность и снисходительная манера тут же прощать замеченные промахи. И если жалеть себя он мог позволить, то снисходительности вынести был не в состоянии. Хуже снисходительности Жора считал только презрение. Расстояние между снисходительностью и презрением было точно таким же, как между любовью и ненавистью. Если не меньше.
Одно из ее высказываний окончательно убедило его в том, что пора этой рыженькой ведьме показать, кто она такая.
— Ты забавный парень, Жора, — сказала Кристина однажды, когда гуляла с ним по городу — Тебе так мало надо, чтобы чувствовать себя на своем месте. Ты читаешь пошлые детективы в мягких обложках, сидя на унитазе, но так умно рассуждаешь о ДНК и «черных дырах», о моде и политике. И поэтому я не знаю, какой из двух Георгиев со мной. И каким он наконец станет после того, как его романтика исчерпает себя. «Бешеный» на унитазе или ценитель глубин Малевича и его «Черного квадрата».
Впервые он не нашелся с ответом. Она так ясно увидела его поверхностность, с такой легкостью заглянула в его суть, которую он тщательно скрывал, что ему стало не по себе. И в то же время она была снисходительна к этой его двойственности, с легким удивлением подчеркивала свою «неразборчивость» и давала понять, что в этот момент такое положение ее вполне устраивает. Мол, у каждого свои недостатки, дорогой.
Нет, этого он не смог ей простить.
Еще до встречи с Кристиной Жора имел связи с разными полезными людьми. Иные контакты имели деловой, иные дружеский характер. На тот момент он работал в тандеме с одним приятелем. Дело у них было простое и незамысловатое. Они снимали квартиру под «офис» и давали объявления в газеты о том, что некая солидная германская фирма приглашает девушек для работы в семьи в качестве нянь, домохозяек и гувернанток. От претенденток отбоя не было. Правда, почти все они попадали не в добропорядочные семьи, а прямо к Хайнсу, с которым у приятеля
Газету с объявлением как бы невзначай Жора и подсунул Кристине. Это тоже было пари, но заключенное теперь с самим собой. Он чувствовал себя испытателем, проводящим эксперимент над судьбой и гордостью другого человека. Он наблюдал за ней, как, по Пушкину, Сальери наблюдал за Моцартом, беззаботно пьющим отравленное вино.
Кристина, естественно, хотела больше зарабатывать. Правда, побаиваясь что-то менять в своей жизни. Тогда Жора сообщил по секрету, что знает эту фирму, что даже работает там и знает девчонок, которые через короткое время приезжали на родину и покупали себе квартиры. Кристина поверила. Да и не могла не поверить, ведь не зря Жора гордился своим даром убеждения.
Эта рыженькая глупышка отправилась в Германию к Хайнсу, ни о чем не догадываясь до последнего момента.
И куда теперь подевался ее снисходительный задор? Перемололся за три года в неприглядную блеклую усталость. И ему это очень понравилось. Как же она на него, Жору, смотрела! Как смотрела! Как побитая собачонка, готовая укусить или вылизать руку, в зависимости от обстоятельств. Но укусить себя он ей не позволит. А вот вылизать… Это, конечно, предпочтительнее.
Хайнс действительно им звонил, но уж конечно его не заботила одна из славянских дурочек, работавшая в его заведении. Он просто сказал, что неприятности с полицией заставили его на время прикрыть бизнес и поэтому везти ему больше никого не надо. Пока не надо. Жоре не составило труда догадаться, что Кристина вернется домой. Он запросто нашел ее дом и за небольшую плату попросил старуху-соседку сообщить ему, если она увидит Кристину. А потом несколько дней ходил за ней по пятам, как алчный хищник за своей жертвой: О да! Она была лакомой жертвой. Потому что жертвы всегда имеют чем поделиться с хищником. Пусть даже собственной жизнью.
Витек почти бессознательно отмечал суету вокруг себя, потому что разум его все это уже не интересовало. Он как будто окоченел внутри самого себя, окуклился в маленькое бесчувственное существо, из которого неизвестно что вылупится. Остатки гордости резали его душу, как осколки стекла, зажатые в кулаке. Он презирал себя и свою мальчишескую наивность. Ненавидел за слабость. Теперь он не верил даже себе. Он не пацан, а плаксивая девчонка с косичками.
Он часами тупо смотрел в одну точку в пространстве, загадав, что если дольше всего продержится в таком состоянии, значит, победит чмориков. Победит их глупое любопытство, их коварство и предательство. Победит силой пацанской воли. Если бы у него под рукой оказались лупа и солнечный луч, он, наверное, прожег бы себе руку насквозь, потому что дома у них с пацанами была и такая «загадалка» — дольше всех продержаться под ослепительной точкой концентрированного солнечного света, не вскрикнув при этом. Он и не вскрикнул бы. Потому что боль внутри него была сильнее. Гораздо сильнее.
Пребывание в детском социальном центре он постарался вынести со стойкостью и равнодушием, на какие только был способен, ибо ничего другого в этой ситуации придумать не мог.
С ним говорили разные люди. Но в основном строгая пожилая леди, сопровождаемая каким-то мужчиной. Когда они впервые появились, Витек даже не взглянул на них.
— Твое имя Виктор Периш, не так ли? — спросил мужчина.
— Никакой я не Периш. Заберите себе эту сраную фамилию. Я Герасимович! Понятно?! — прокричал он на родном языке.