Ошибка «2012». Мизер вчерную
Шрифт:
Семь бед — один ответ! Сначала весёленькая перспектива быть убитым, разве что не сейчас, а ближе к утру, теперь вот оборотень с во-от такими когтями, изучающий по-хозяйски свой ареал. Бог, говорят, троицу любит — что ещё хорошего выяснится?
— Бросьте, Василий Петрович, — жуя бутерброд, мотнул головой Краев. — Честно, я ещё не вполне привык доверять интуиции, но… Повторюсь, но скажу: ещё до рассвета вас ждёт приятный сюрприз. Всё будет хорошо.
В это время Шерхан вскочил как подброшенный. Мгновенно оказался подле хозяина и закрыл его собой, перегораживая кому-то дорогу. Зигги очень тихо покинул общество
…А из леса медленно и как-то очень печально, свесив морду, показался медведь. Шёл он словно по цирковой арене, на задних лапах. Не хозяин тайги, не лесной прокурор, не сказочный Михайла Потапович Топтыгин — экземпляр оказался тощий, плюгавый и к тому же облезлый, словно весной из берлоги. Не медведь в страшновато-могучем значении этого слова, а помоечная крыса-переросток, внебрачное дитя Щелкунчика и королевы Мышильды. С мокрой шайбой носа, хитрыми глазами и совсем уж не медвежьими треугольными ушками.
От обладателя подобной внешности поневоле начинаешь ждать всяческих пакостей. Однако медведь оказался зверем воспитанным — чинно подошёл, не проявляя враждебности, этак вполголоса рявкнул и остановился на некотором удалении.
— Отлично, товарищ Опопельбаум, хорошо, ближе не надо, — ласково, как собачку на дрессировке, похвалил Краев. — Не будем торопить взаимную адаптацию. Вы привыкаете к нам, а мы — к вам… — Отпил ещё чаю и повернулся к Варенцовой. — Оксана, а можно товарищу Опопельбауму сгущёнки? Одну баночку? Для ускорения адаптации?
— Ну, если для адаптации… — Варенцова достала банку, поискала взглядом открывашку, но кое-что вспомнила, взвесила жестяной цилиндр на руке и ловким движением, словно гранату во время зачистки, катанула по траве к ногам медведя. — Держи, товарищ Опопельбаум.
А вспомнилось ей вот что. Полярные медведи, которых некоторые горожане на полном серьёзе считают «безобидными Умками» [127] , вскрывают банки без консервного ножа. Просто раздавливают их лапами, наделёнными чудовищной силой, и слизывают вытекающее молоко. Опопельбауму не досталось благородного белого меха, но родню он не посрамил: заурчав, подхватил банку и легко сплющил между «ладонями». Послышалось упоённое хлюпанье. Подобрав последнюю капельку, оборотень уставился на Оксану слегка хмельными от наслаждения и до того умильными глазками, что сделалось очевидно: за сладкую сгущёнку он родину продаст. Фатерланд, землю обетованную, социалистическое отечество — нужное подчеркнуть, о цене сговоримся.
127
Увы, не выдумки. Полярники рассказывали одному из авторов, как это заблуждение едва не погубило артистов, приехавших на станцию из Москвы.
— Только раз и только для вас: цирк зверей дедушки Краева, — прокомментировал, явившись на шум, Фраерман. Сел, оглядел стол и тоже потянулся к галетам. — Почти маца… Чайку нальёте?
Вообще-то, он имел в виду увести Краева в сторонку и поговорить с ним. Сугубо приватно. Как того требовала карта из планшетки, подаренной Ерофеевной.
Краев и компания. Англичане
— Олег Петрович… — начал Фраерман, но
У Матвея Иосифовича успело ёкнуть сердце — что, уже пришли? Те, которые поближе к утру?.. — но сурово сведённые кустики собачьих бровей вдруг встали трогательным «домиком», могучий среднеазиат взвизгнул, словно обрадованный щенок, и так рванул с места, что полетели комья земли.
Там, куда он устремился, заволновались кусты, хрустнула раздавленная ветка, вроде бы раздались людские голоса, в тумане замаячили силуэты…
— Шерхан! А ну, ко мне!.. — поперхнулся конфитюром Наливайко. — Пришибу заразу! Ко мне!..
Его ушей не миновали красочные легенды о подвигах Шерхана в Пещёрке, при разгроме «Золотого павлина». Что, если настрадавшийся, озлобленный и почувствовавший свою силу пёс с каждым встречным-поперечным начнёт поступать как с врагом?..
«В намордник… На поводок…»
Наливайко похолодел, успев в деталях вообразить расправу Шерхана над мирным прохожим, снова закричал, приказывая кобелине вернуться, вскочил на ноги…
И услышал женский голос, такой знакомый, желанный, родной:
— Ханечка, маленький! Здравствуй, здравствуй, мурзичка моя! А Васюша наш где? Ну-ка, где Вася? Давай, маленький, веди. Где Вася?
Этот голос Наливайко узнал бы из тысячи. Голос Тамары Павловны, законной и любимой супруги. Которой, вообще-то, полагалось бы пребывать за триста вёрст от здешних болот, в Калининском районе Северной Пальмиры.
«Глюки. Точно глюки. Спасибо, Краев, хотя бы предупредил. Интересно, у остальных тоже?..»
Василий Петрович потёр ладонью вспотевший лоб, здраво порадовался хотя бы тому, что в кустах не было слышно ни злобного рёва, ни испуганных криков… и вдруг в неверном свете луны узрел свою супругу. В обществе Коли Бороды и трёх незнакомых мужчин. Шерхан прыгал вокруг Тамары, норовил облизать лицо, короткий хвост вращался как пропеллер, размазываясь в воздухе. Женщина смеялась, обнимая собаку.
— Привет, славяне! — прогудел Коля Борода. — Не спите? Тогда принимайте гостей.
— Васенька, родной! — Тамара бросила сумку и кинулась к Наливайко. — Васенька…
Профессор обнял её и понял, что немедленно умрёт, если что-нибудь вынудит его разжать руки.
— Милая моя… милая… — Он был готов целовать её без конца, но приходилось блюсти политес. — Ребята, это моя лучшая половина — Тамара Павловна. Прошу любить и жаловать.
— А это, — указала Тамара Павловна на своих спутников, — наши друзья из Британии: уважаемый профессор О’Нил, сэр Робин Доктороу и лорд Генри Макгирс, племянник того самого барона Макгирса…
— И по совместительству сотрудник нашей секретной службы, — пробурчал Коля Борода. — Прошу любить и жаловать джентльмена из органов.
При этом его интонация внятно сообщала всем способным услышать: «Братва, атас! Стукач!»
— Весьма приятно, весьма.
Фраерман привстал, Варенцова улыбнулась, Песцов оценивающе кивнул, а герр Опопельбаум сунул в пасть жестянку, пошкрябал языком и принялся жевать. «Хорошо, но мало. Вот бы ещё упереть…»
— А вот этот одичавший пещерный человек, — обернулась к англичанам Тамара Павловна, — мой муж Василий Петрович, профессор физики, о котором я вам всё время рассказывала.