Ошибка комиссара
Шрифт:
За столом некоторая неловкость вернулась. Я корил себя за то, что не догадался купить хотя бы пачку печенья или шоколадку. Внутренний голос возражал, утверждая, что я ведь не чай пить шёл, а работать, так что всё нормально, только вот пора бы уже и честь знать. Вон за окном уже потемнело, осенний вечер короток, как… (здесь внутренний голос замолчал, затруднившись с приисканием подходящего сравнения). Хозяйка тоже молчала.
Зато она явно готовилась к такому развитию событий. Печенье в вазочке, очень похожей на нашу старинную,
— А вы можете мне показать письмо или какую-нибудь открытку от тёти? — попросил я.
— Конечно! — Аэлита открыла верхний ящик комода и зашуршала чем-то там внутри. Потом с удивлением повернулась ко мне:
— Странно! Вот здесь у меня лежала небольшая пачечка, и письма, и открытки, ленточкой перевязаны. Розовая такая ленточка. А теперь писем нет.
Оба-на! Не их ли искал неведомый злодей? И что же там за страшная тайна в таком случае?
— А на конвертах или открытках обратный адрес тёти был? — спросил я, ещё сам толком не отдавая себе отчета, зачем.
Аэлита удивилась:
— Конечно был. Как же без этого?
Наш разговор прервал какой-то шорох за окном. Мы насторожились — тихо. Да мало ли что там может быть, подумалось мне. Прохожий прошёл по каким-то своим делам, собака пробежала. Так недалеко и до паранойи. Но шорох повторился, как будто кто-то переступал с ноги на ногу под самым окном. Хозяйка дома испуганно посмотрела на меня.
Я наклонился к самому её уху и прошептал:
— Продолжайте говорить. Что угодно, только не молчите.
Тихонько выбрался из-за стола и, натянув сапоги, на цыпочках направился к выходу. Мне показалось, что это у меня получилось достаточно неплохо, и даже входная дверь не скрипнула. А вот само крылечко подвело — ступенька тонко пискнула под ногой. Этого хватило, чтобы сразу за углом послышался треск, словно медведь ломится через бурелом. Мне досталось лишь увидеть тёмную фигуру, перемахнувшую через заборчик и рванувшую по расквашенной дороге на другую сторону улицы. Только смачное чавканье сопровождало сей отчаянный бросок. Мне хотелось крикнуть беглецу классическую фразу: вернись, дурак, я всё прощу! Но я промолчал. Второй раз соваться в эту трясину не рискнёт даже сумасшедший. По той же причине и догонять его было абсолютно бесперспективным занятием.
Подошёл к окну проверить, насколько слышно отсюда происходящее в доме. Аэлита что-то добросовестно говорила. Прислушался. Господи, она читает «Жирафа» Гумилёва.
— Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай:
Изысканный бродит жираф.
Судя по всему, это был уже не первый стих. Каждое слово доносилось из-за окна вполне отчётливо, так что наш вуайерист мог всё слышать. Оставался только вопрос: что именно — всё?
Я вернулся в дом. Аэлита смотрела на меня остановившимся взглядом и продолжала вполголоса декламировать стихи. Вот она закончила «Жирафа» и начала снова с первой строчки:
— Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд…
Эко, девушку торкнуло!
— Аэлита Львовна, достаточно! Больше не надо.
Я помахал руками перед её лицом на манер китайца, говорящего «нет». Призыв возымел действие только с третьего раза.
Я наклонился перед ней, упёр руки в стол.
— Аэлита Львовна, хотите, чтобы я вам помог?
Она кивнула.
— Тогда без утайки — всё, что знаете. И немедленно!
— У меня ничего нет.
Ну вот, здрасьте, пожалуйста! Опять старая песня.
Я почувствовал, что начинаю выходить из себя.
— Послушай, этот твой хахаль, который изнывает от ревности и ищет повсюду любовные письма от соперника — твои заботы! И не надо впутывать сюда милицию. Ей и без тебя хватает, чем заниматься. Спасибо за чай! Считай, что я за него расплатился вставленным стеклом. Всего доброго!
Я сделал вид, что собираюсь уйти. На самом деле мне надо было всего лишь пробить брешь в бестолковой защите этой дурищи. И сделать это можно было только весомо, грубо, зримо, как говорил великий автор ступенчатых стихов.
— У меня ещё иконка пропала, — с безнадёжной интонацией заявила Аэлита, как будто это должно было снять мои подозрения относительно её любовных шашней.
— Что ещё за иконка? — по инерции грубо спросил я.
Она послушно и не обращая внимания на мою грубость, ответила:
— Простенькая такая, величиной с ладошку. От тёти осталась. В ней ценности-то никакой нету. Я и не думала, что это имеет значение, да и теперь не знаю…
Оказалось, что это просто открытка такая с изображением какого-то святого, и лежала она вот тут на полочке, а теперь её нет.
Нет, кража иконки на корыстную кражу никак не тянет. Тут что-то другое. Скорей уж навязчивый ухажёр, изнывающий от ревности и не знающий, как ещё выразить свою любовь. Тогда всё укладывается в привычный шаблон.
— А что вы мне скажете относительно этого вашего страдальца, скачущего под окнами? Только не говорите, что вы его не знаете. И вообще, не кажется ли вам, что вы слишком долго водите меня за нос? Всему есть предел.
Наша «марсианка» надолго задумалась. Потом вздохнула и подняла на меня свои глаза:
— Хорошо! Я вам всё расскажу. Только обещайте не делать скоропалительных выводов. Говорить такие вещи постороннему мужчине для одинокой дамы весьма нелегко.
Она опять замолчала.