Ошибка Пустыни
Шрифт:
– Тик. – Она легко потормошила анука, и тот недовольно поднял голову. – Ты можешь совершить самое доброе дело своей жизни. Это несложно. Просто лежи так и не раскаляйся. Всего несколько дней.
Она положила внутри змеиного кольца подстилку и когда убедилась, что анук не собирается сбегать, аккуратно поместила в центр склеенное яйцо.
– Ты, возможно, не все мои слова понимаешь, я так и не знаю, что у тебя в голове. Но пожалуйста, не дай ему умереть. Может, именно про это был мой сон.
Змеиный язык легко и быстро ощупал яйцо, а в рубиновых глазах на мгновение Лала увидела вполне человеческое понимание. Тик опустил
Неделю Лала не трогала яйцо. Она привозила Тику мелких ящериц из пустыни, чтобы тот не вздумал отправиться на поиски еды, и поражалась, с какой ответственностью змеиный подросток относится к своим необычным обязанностям. Шойду она ничего не сказала, да он и не спрашивал. Мастер-соколятник всегда очень переживал, когда с птицами случалась беда. А тут кроме погибшего выводка Эржи он потерял трех соколиц и одного работника.
Узнав, кто из слуг неплотно закрыл проход через сеть к гнездам, Шойду побеседовал с Согласователями смертей и отвел в Пустыню несчастного ротозея. Все прочие слуги ходили подавленные, и никому не было дела до перемен в поведении Лалы. А она стала жить в два раза быстрее. Долгие вечерние поездки на охоту сократились, размеренная поступь дрома осталась в прошлом – теперь Лала гоняла Снега, как почтовую лошадь в Заморье. Все освободившееся время она переписывала Книгу Сновидений и вообще перестала спать. Когда Мастер Ашгар потребовал вернуть Книгу, Шойду передоговорился на неделю, но дольше тянуть было нельзя. Поэтому Лала вспомнила все рецепты бессонных снадобий и превратилась в неутомимого писца.
На исходе недели даже самые сильные снадобья перестали ей помогать. Дважды она чуть не свалилась со Снега по пути в пустыню и один раз забыла наловить ящериц. Пришлось предложить Тику кусочек плоти пескоройки, чему он обрадовался. Последние страницы Лала списывала, качаясь между сном и явью, как неопытный канатоходец. И в то мгновение, когда она выводила последнюю строку, усталость победила, и тьма клубами дыма заполнила ее разум.
Вместе с этим дымом явилось солнце. Необычного малинового оттенка, оно было намного больше настоящего светила. А еще на него можно было смотреть не щурясь. Только солнце, ничего больше, будто оно одно во всем мироздании. Малиновый свет, казалось, вползал в голову Лалы через зрачки, там уютно мостился, как кошка в корзине, и вытеснял все тревоги. Легкий шепот, запутавшийся в этом текучем свете, настойчиво повторял одно и то же: «Не отдавай… Не отдавай… Не отдавай!» Лале было так хорошо, что она ленилась спросить, о чем шелестит малиновое солнце. А потом она услышала писк. Пронзительный, требовательный и совсем не подходящий к величественной картине. Солнце исчезло, писк остался.
Когда Лала открыла глаза, за окном едва зарождался рассвет, но в комнате было светло. Анук сиял, как никогда прежде. А в гнезде, которое он обвивал, возмущался и широко разевал клюв крупный птенец. Он уже успел обсохнуть и выглядел здоровым и крепким. И все же Лала потрясла головой, убедиться, что проснулась, потому что птенец сильно отличался от всех виденных ею прежде. Тонкий нежный пух его был густо-голубым, как полуденное небо Пустыни.
Глава пятнадцатая
Неизвестно, сколько бы она так сидела, уставившись на то, чего не бывает, но анук увидел проснувшуюся хозяйку и покинул свой пост. Птенец, оставшись без тепла, запищал еще пронзительнее,
Кухарка, имя которой Лала так и не выучила, ошарашенно уставилась на нее. Еще бы, раньше госпожа Мастер Смерти ни разу не удостаивала их своим вниманием. Чаша с кормом для птенцов уже была готова – кровяная чавкающая смесь из куриных потрохов и особых трав. Не обращая внимания на забывшую о своих делах кухарку, Лала макнула палец в чашу и облизала, будто главный повар, что проверяет королевское кушанье на соль. Поморщилась недовольно, взяла ложку, зачерпнула побольше и отправила в рот. Кухарка охнула и выронила черпак, а Лала, отчаянно сдерживая рвотные позывы, выскочила из кухни.
Она успела добежать до комнаты и схватить пустую плошку, из которой обычно пил молоко Тик. Выплюнула туда соколиную кашу, вытерла окрашенные чужой кровью слюни и хотела было сполоснуть рот, но истерический требовательный писк не дал ей этого сделать. Только после того, как почти вся кашица исчезла в непомерно огромном клюве, птенец уснул, и Лала наконец добралась до кувшина с водой.
От необъяснимой радости пекло в груди, хотелось взять спящего соколенка в руки и не выпускать. Лала подумала, что именно так чувствуют себя матери после рождения ребенка. Она чуть не плакала от умиления, глядя на вздрагивающий во сне голубой пушистый комок. Однако восторг скоро поутих, и на смену ему пришла забота. Как выходить птенца в тайне, она не представляла. Полгода в соколятне научили ее многому, и она точно знала, какими крикливыми, капризными и болезненными бывают маленькие соколы. Если все время кормить его с рук, он при виде любого человека будет требовать еды и шуметь. Самое простое решение – сообщить Шойду и попросить совета, но Лала его даже не рассматривала. Мастер приказал выбросить яйца, так что он никакого права не имеет на выжившего птенца.
Анук внезапно поднялся в угрожающей позе, глядя на дверь. Лала вскочила, схватила первую попавшуюся ткань и набросила на гнездо, но было поздно. На пороге стоял Мастер Шойду.
– Я за книгой, – произнес он, глядя мимо Лалы на прикрытого птенца.
– Да, конечно.
Она торопливо схватила со стола Книгу Сновидений и стала заворачивать в мягкую кожу, неистово надеясь, что Мастер просто не поверил своим глазам или не понял, что именно увидел.
Но острый глаз Шойду не зря сравнивали с соколиным. Не спрашивая разрешения, он шагнул было к гнезду, но тут же отпрянул. Анук, золотая шипящая преграда, был не прочь кого-нибудь укусить.
– Что ты прячешь в моем доме? – грозно спросил он.
Врать было бессмысленно. Лала убрала платок, взяла на руки проснувшегося птенца и показала Шойду.
– Я спасла одно из яиц Эржи. Анук его высидел. Теперь это мой сокол.
Лала догадывалась, что придется бороться за право оставить птицу себе, но к тому, что последовало, она была не готова.
Шойду, не отрывая взгляда от соколенка, упал на колени и протянул к нему задрожавшие руки. Он пытался что-то сказать, но только хрипел. А потом ошарашенная Лала увидела, что Мастер Смерти плачет.