Ошибки наших звезд[любительский перевод]
Шрифт:
Родители Гаса стояли возле гроба и обнимали всех, кто подходил к нему, но когда они заметили меня, то улыбнулись и сделали пару шагов в мою сторону. Я встала со стула и сначала обняла его отца, а потом мать, которая слишком крепко в меня вцепилась, сжимая лопатки, как раньше делал Гас. Они оба выглядели такими старыми — глаза ввалились, кожа обвисла на утомленных лицах. Они тоже пришли к финишу бега с препятствиями.
— Он так тебя любил, — сказала мама Гаса. — По-настоящему. Это не была… это не была щенячья любовь, — добавила она, будто я этого не знала.
— Он вас тоже очень любил, — тихо сказала я. Это трудно объяснить,
Казалось, что идти было далеко, но я повторяла своим легким, чтобы они заткнулись, что они сильные и могут с этим справиться. Когда я приблизилась, я смогла на него посмотреть: лицо словно пластмассовое, а волосы… он пришел бы в ужас, если бы увидел, как их разделили на пробор. Но он все еще был Гасом. Моим тощим, но прекрасным Гасом.
Я хотела надеть маленькое черное платье, которое я купила для вечеринки по случаю моего пятнадцатилетия, мое смертное платье, но оно на меня больше не налезало, поэтому сейчас на мне было простое черное платье до колена. На Августе был надет тот костюм с узкими лацканами, который был на нем в Оранжи.
Когда я присела рядом с гробом на колени, я поняла, что его глаза были закрыты — конечно же — и что я никогда больше не увижу его голубых глаз.
— Я люблю тебя в настоящем времени, — прошептала я, а потом положила руку ему на грудь и сказала: — Все хорошо, Гас. Все хорошо. Правда. Все хорошо, слышишь меня? — У меня не было — и сейчас нет — абсолютно никакой уверенности в том, что он меня слышит. Я нагнулась и поцеловала его в щеку. — Хорошо, — сказала я. — Хорошо.
Я вдруг осознала, что на нас смотрят все эти люди, и что в последний раз так много людей видели, как мы целуемся, в Доме Анны Франк. Но, строго говоря, нас уже не было. Была только я.
Я открыла клатч, засунула туда руку и достала плотную пачку Кэмэла. Быстрым движением, которое, как я надеялась, никто не заметит, я заткнула их между его телом и плисовой серебряной обивкой гроба.
— Можешь их зажечь, — прошептала я ему. — Я не буду против.
Пока я с ним говорила, мои родители подошли ко второму ряду кресел с моей тележкой, чтобы мне не пришлось далеко идти. Папа протянул мне салфетку, когда я села. Я продула нос, протянула трубки за ушами и вставила их обратно.
Я думала, что мы пойдем к нормальному алтарю для настоящих похорон, но все прошло в этой маленькой комнате — Буквальной руке Иисуса, как мне кажется, в той части креста, где его прибили. Священник встал за гробом, будто за кафедрой или вроде того, и немного рассказал нам о храброй битве, которую вел Август, и о том, что его героизм был воодушевлением для всех нас, и меня уже потихоньку начало тошнить, когда он сказал: «В раю Август будет, наконец, здоровым и полноценным», намекая на то, что он был менее полноценным, чем другие, из-за недостатка ног, и я как-то
— Несет какую-то хрень, согласна?
Я обернулась.
На Питере Ван Хаутене был белый льняной костюм, скроенный с учетом его полноты, зеленовато-голубая сорочка и зеленый галстук. Он был одет будто для колонизации Панамы, а не похорон. Священник сказал: «Давайте помолимся», но когда все склонили головы, я все еще, разинув рот, пялилась на Питера Ван Хаутена. Через пару секунд он прошептал: «Нужно притвориться, что мы молимся», и склонил голову.
Я попыталась забыть о нем и просто помолиться за Августа. Мне пришлось приложить усилия к тому, чтобы слушать священника и не оглядываться.
Священник вызвал Айзека, который был более серьезен, чем на пре-похоронах.
— Август Уотерс был губернатором тайного штата Онкохомы, и он незаменим, — начал Август. — Другие люди могут рассказать вам всякие веселые случаи, потому что Гас был веселым парнем, но позвольте мне поведать вам серьезную историю: на следующий день после того, как мне вырезали глаз, Гас пришел в больницу. Я был слеп, и сломлен, и ничего не хотел делать, а Гас ворвался ко мне в палату и прокричал: «У меня отличные новости!», а я такой: «Не очень-то я хочу сейчас слышать отличные новости», а Гас сказал: «Это такие новости, которые тебе захочется услышать», и я спросил его: «Ну ладно, что там?», а он сказал: «Ты проживешь хорошую и долгую жизнь, полную прекрасных и ужасных событий, которые ты даже представить себе не можешь!».
Айзек не мог продолжать, или, может, это было все, что он написал.
После того, как школьный друг рассказал пару историй о баскетбольном таланте Гаса и его качествах прекрасного товарища по команде, священник сказал:
— А теперь мы услышим несколько слов от Хейзел, особого друга Августа.
Особого друга? В зале кто-то хихикнул, поэтому я подумала, что будет безопасно начать с того, чтобы произнести: «Я была его девушкой». В зале рассмеялись. Затем я начала зачитывать прощальную речь, которую я написала.
— В доме Гаса есть замечательная цитата, которую мы оба считали особенно утешающей: Без боли, как бы мы узнали радость?
Я продолжала разглагольствовать о чертовых Ободрениях, а родители Гаса, обнявшись и держа друг друга за руки, кивали каждому слову. Я решила, что похороны устраивают ради живых.
После речи его сестры Джулии служба закончилась молитвой о единении Гаса с Богом, и я снова подумала о том, что он сказал мне в Оранжи, что он не верит в облачные дворцы и арфы, но верит во Что-то с большой буквы, и поэтому я постаралась представить его Где-то с большой буквы, пока мы молились, но даже тогда я не смогла полностью убедить себя, что мы рано или поздно будем вместе. Я уже знала слишком много мертвых. Я знала, что теперь время для меня пойдет иначе, нежели для него, что я, как и все в этой комнате, продолжу собирать любовь и потери на своем пути, а он нет. И для меня это была окончательная и непереносимая трагедия: как все бесчисленные мертвые, он раз и навсегда превратился в одного из призраков, которые раньше его пугали.