Ошибки наших звезд[любительский перевод]

Грин Джон

Я ему ничего особенного не сказала. Думаю, я почти хотела, чтобы он забыл, что я была здесь, и надеялась, что он не помнил, как я нашла свою любовь в безумии и луже его собственной мочи. Я вроде как мечтала, чтобы он взглянул на меня и сказал: «Ого, Хейзел Грейс. А как ты здесь оказалась?».

Но к сожалению, он помнил.

— С каждой минутой я все глубже осознаю слово униженный, — наконец сказал он.

— Я тоже писала в постель, Гас, поверь мне. Это не конец света.

— Раньше, — сказал он, и резко вдохнул, — ты звала меня Август.

— Знаешь, —

сказал он через какое-то время, — это ребячество, но я всегда думал, что мой некролог напечатают в газетах, что у меня будет история, которую стоит рассказать. У меня всегда было тайное подозрение, что я особенный.

— Так и есть, — сказала я.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал он.

Я и вправду знала, что он имеет в виду. Я просто не хотела с этим соглашаться.

— Мне все равно, если Нью-Йорк Таймс напишет для меня некролог. Я хочу, чтобы ты его написал, — сказала я ему. — Говоришь, ты не особенный, потому что мир не знает о тебе, но для меня это оскорбление. Я знаю о тебе.

— Не думаю, что у меня получится написать для тебя некролог, — сказал он вместо извинения.

Я была так разочарована в нем.

— Я просто хочу, чтобы тебе хватало меня, но это невозможно. Тебе этого никогда не достаточно. Но это все, что у тебя есть. Я, твоя семья, этот мир. Это твоя жизнь. Мне жаль, если это отстой. Но ты не будешь первым человеком на Марсе, не будешь звездой баскетбола, не будешь сражаться с нацистами. Я хочу сказать, ну посмотри на себя, Гас. — Он не ответил. — Я не это имела в виду… — начала я.

— О, именно это, — перебил он. Я начала извиняться, а он сказал: — Нет, это ты меня прости. Ты права. Давай просто поиграем.

И мы просто играли.

Глава восемнадцатая

Я проснулась от того, что мой телефон играл песню The Hectic Glow. Любимую песню Гаса. Это значило, что звонил он — или кто-то с его телефона. Я взглянула на часы: 2:35 ночи. Его больше нет, подумала я, и все во мне развалилось.

Я едва смогла проскрипеть:

«Алло?»

Я ожидала убитого родительского голоса.

«Хейзел Грейс», — слабо сказал Август.

«Ох, слава Богу, это ты. Привет. Привет, я люблю тебя».

«Хейзел Грейс, я на заправке. Что-то не так. Ты должна мне помочь».

«Что? Где ты?»

«На шоссе, возле 86-ой и Дитч. Я что-то не то сделал с трубкой, не могу сообразить, и…»

«Я звоню 911», — сказала я.

«Нет нет нет нет нет, они заберут меня в больницу. Хейзел, послушай меня. Не звони 911 или моим родителям, я никогда не прощу тебя, не делай этого, пожалуйста, просто приезжай, просто приезжай и почини мою гребаную желудочную трубку. Я просто… Господи, это так глупо. Я не хочу, чтобы мои родители знали, что я уехал. Пожалуйста. У меня с собой есть лекарство, я просто не могу его ввести. Пожалуйста». — Он плакал. Я никогда не слышала, чтобы он так рыдал, за исключением того дня перед Амстердамом, когда я стояла у его дома.

«Хорошо, — сказала я. — Я выезжаю».

Я отключила БИПАП и прицепила себя к кислородному баллону, поставила баллон в

тележку и надела кроссовки, оставшись в розовых пижамных штанах и баскетбольной футболке, которая раньше принадлежала Гасу. Я взяла ключи с кухонного ящика, где мама их хранила, и написала записку на случай, если они проснутся, пока меня нет.

Поехала проверить Гаса. Это важно. Простите.

Люблю, Х.

Пока я вела машину пару километров до заправки, я достаточно проснулась, чтобы задуматься, почему Гас уехал из дома посреди ночи. Может, у него были галлюцинации, или эти мученические фантазии полностью захватили его.

Я разогналась по улице Дитч мимо мигающих желтым светофоров, я ехала так быстро отчасти, чтобы успеть к нему, отчасти — в надежде, что меня остановит коп и даст мне возможность сказать кому-то, что мой умирающий парень застрял на заправке с трубкой у себя в желудке. Но ни один коп не появился, чтобы принять за меня решение.

На парковке стояло только две машины. Я подъехала к его. Открыла дверь. В машине включилась подсветка. Август сидел на месте водителя, покрытый собственной рвотой, его руки были прижаты к тому месту на животе, куда входила трубка.

— Привет, — пробормотал он.

— О, Боже, Август, нам нужно отвезти тебя в больницу.

— Пожалуйста, просто взгляни на нее. — Я подавилась запахом, но нагнулась, чтобы осмотреть место над его пупком, куда хирурги установили трубку. Кожа его живота была горячей и ярко-красной.

— Гас, думаю, что-то воспалилось. Я не могу это исправить. Почему ты здесь? Почему ты не дома? — Его вырвало, а у него не было сил даже отвернуться от коленей. — Ох, родной… — сказала я.

— Я хотел купить пачку сигарет, — пробормотал он. — Я потерял свою. Или они забрали ее. Не знаю. Они сказали, что принесут мне другую, но я хотел… сам это сделать. Сделать что-то крошечное самостоятельно.

Он смотрел прямо вперед. Я тихо достала телефон и взглянула на экран, чтобы набрать 911.

— Прости меня, — сказала я ему. Девять один один, что случилось? — Здравствуйте, я на шоссе на пересечении 86-ой и Дитч, и мне нужна скорая помощь. У любви всей моей жизни проблемы с желудочной трубкой.

Он взглянул на меня. Это было ужасно. Я едва могла смотреть на него. Август Уотерс кривых усмешек и нетронутых сигарет исчез, оставив после себя это отчаявшееся, униженное существо, сидящее рядом со мной.

— Вот и все. Я больше не могу даже не-курить.

— Гас, я люблю тебя.

— Где мой шанс стать чьим-то Питером Ван Хаутеном? — Он слабо ударил по рулю, сигнал вскрикнул вместе с его рыданиями. Он откинул голову, смотря в потолок. — Я ненавижу себя, ненавижу, ненавижу, ненавижу, я себе мерзок, я ненавижу это, ненавижу, ненавижу, просто дайте мне блять умереть.

Согласно обычаям жанра, Август Уотерс сохранил свое чувство юмора до самого конца, ни на секунду не отказался от своей храбрости, и его дух парил как неукротимый орел, пока даже целый мир не смог сдержать его радостной души.