Осип Мандельштам и его солагерники
Шрифт:
Жду немедленного ответа о твоем здоровье, самочувствии.
Остро тревожусь за тебя. Если не ответишь сразу — буду телеграфировать.
Сейчас же пиши о себе.
Лучше всего дай телеграмму: как здоровье.
Адрес мой: Ст. Кривандино Ленинской Ж. Д., пансионат Саматиха. Отвечай, сообщи о себе в тот же день.
И далее — приписка невестки: «Целую вас… Пишите… Надя». [132]
Да, действительно, Литфонд не только оплатил обе путевки в Саматиху, но и всячески озаботился тем, чтобы О. М. были «созданы условия» для отдыха (кто-то из Союза несколько раз звонил главному врачу, справлялся, как и что). Всё шло, пишет Надежда Яковлевна, как по маслу, без неувязок: и розвальни с овчинами на станции, и отдельная палата в общем доме, а затем, в апреле, — и вовсе изолированная изба-читальня, и лыжные прогулки, и предупредительный главврач [133] . Правда, в город съездить почему-то никак не удавалось, и О. М. даже однажды спросил: «А мы, часом, не попались в ловушку?» Спросил и
132
Там же. С. 200–201. Из архива Е. Э. Мандельштама (собрание Е. П. Зенкевич). На конверте почтовые штемпели: «Пески Коробовского. 16.4.38» и «Ленинград. 18.4.38».
133
Еще до знакомства с материалами дела 1938 г. удалось установить его имя: Самуил Васильевич Фомичев (сообщено А. Н. Бобель и М. Д. Юровой, бывшими работницами пансионата).
Поговорить и правда было не с кем: отдыхающие были поглощены флиртом, один только затейник поначалу приставал к О. М. с карикатурными идеями насчет вечера стихов О. М. [134] , — поэтому молодая барышня с «пятилетней судимостью», да еще «знакомая Каверина и Тынянова», легко втерлась к нему в доверие. Со временем стало ясно, что барышня, неожиданно уехавшая накануне Первомая, была «шпичкой» и находилась тут в служебной командировке; впрочем, и главврачу просто было велено О. М. не выпускать.
134
Ровно то, чего О. М. безуспешно добивался от Союза писателей летом и осенью!
Итак, западня? Кошки-мышки?
Малоприятная догадка, кажется, подтверждалась…
Только вот что же можно предпринять, сидя в западне?!.
И всё же О. М. не унывал: «Не всё ли равно? Ведь я им теперь не нужен. Это уже всё прошлое…»
Увы, он ошибался: Саматиха была западней…
Ну кто же, как не чекисты, действительно, помогут писателям «решить этот вопрос о Мандельштаме», решить крепко и окончательно?
Правда, на согласования и разработку «операции» потребовалось некоторое время. На письме писательского вождя стоит штамп Секретно-политического отдела НКВД: «4 отдел ГУГБ. Получено 13 апреля 1938».
Иными словами, Ежов держал письмо у себя чуть ли не месяц!
Почему?
Да потому, думается, что в первом — 1934 года — деле этого дерзкого антисоветчика оставались видимые для него следы «чуда» и самого высочайшего великодушия, так что и на этот раз, продолжим догадку, потребовалось то или иное проявление воли вождя. На что и ушел календарный месяц. Кроме того, в Ленинграде вовсю шло дело о «заговоре писателей», фактическим фигурантом которого являлся и О. М., — и, возможно, еще не начавшееся московское следствие запросило результаты ленинградских коллег.
О воле вождя будем судить по результату: сроки действия чуда явно истекли! О чем, в сущности, и сказали или дали понять — Андреев Фадееву, а Журбенко Ставскому. И как только политическое решение было принято, закипела практическая чекистская работа!
Первым долгом — служебное обоснование. Вот справка, написанная начальником 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ Юревичем [135] (разумеется, со слов Ставского):
Антисоветские элементы из литераторов используют МАНДЕЛЬШТАМА в целях враждебной агитации, делают из него „страдальца“, организуют для него сборы среди писателей. Сам МАНДЕЛЬШТАМ лично обходит квартиры литераторов и взывает о помощи.
По имеющимся сведениям, МАНДЕЛЬШТАМ до настоящего времени сохранил свои антисоветские взгляды.
135
Юревич Виктор Иванович (1906–1940). Образование: школа 2-й ступени, Торжок, 1924. В органах ОГПУ-НКВД с 1928 г. В 1935 г. присвоено звание лейтенанта, в 1937-м — старшего лейтенанта, в 1938-м — капитана гб. С января по апрель 1938 г. — зам. начальника 6-го отделения 4-го отдела ГУГБ, с апреля 1938 г. по 28 мая 1938 г. — начальник 6-го отделения 4-го отдела 1-го управления НКВД, в 1938 г. — начальник 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ (после Журбенко — см. ниже), с 28 мая 1938 по 28 января 1939 г. — начальник УНКВД Кировской обл. Арестован в 1939 г., 25 января 1940 г. ВКВС приговорен к расстрелу и расстрелян 26 января того же года. Не реабилитирован.
На справке — три резолюции:
Подпись Фриновского — замнаркома внутренних дел — стоит и на ордере № 2817 на арест. Выписали ордер — 30 апреля [139] .
136
Фриновский
137
Журбенко Александр Спиридонович (1903–1940). Образование: церковно-приходская школа; 4 года в высшем начальном училище, 1919. В коммунистической партии с 1928 г. В органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1920 г. В 1935 г. присвоено звание капитан, в 1937 г. — майор гб. С 15 апреля 1937 г. по апрель 1938 г. — начальник 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ, с апреля по 15 сентября 1938 г. — зам. начальника и начальник 4-го отдела 1-го управления НКВД, с 15 сентября 1938 г. — начальник УНКВД Московской области. Арестован 29 ноября 1938 г., 15 февраля 1940 г. ВКВС приговорен к расстрелу и расстрелян 26 февраля того же года. Не реабилитирован.
138
Рогинский Григорий Константинович (1895-?), в 1929–1930 гг. — прокурор Ростовской области; с 27 апреля 1935 по 7 сентября 1939 г. — зам. Прокурора СССР, ближайший сподвижник А. Я. Вышинского. Автор книги: Голунский С. А., Рогинский Г. К. Техника и методика расследования преступлений. М., 1934. Снят с работы якобы за преступное отношение к жалобам и заявлениям, а на самом деле за мнимое участие в «заговоре прокуроров». Арестован 5 сентября 1939 г. В 1941 г. приговорен ВКВС к 15 годам заключения, умер в лагере. Реабилитирован в ноябре 1992 г. (Звягинцев А., Орлов Ю. Прокуроры двух эпох: Андрей Вышинский и Роман Руденко. М.: Олма-Пресс, 2001).
139
Видно, Надежда Яковлевна переписала себе эти цифры. В архиве О. М. в Принстоне есть одна бумажка нестандартного вида, на которой записано ее рукой: «№ 2817 Ося 30/IV» (AM. Вох 4. Folder 1).
…Прибытию в Саматиху опергруппы предшествовал приезд туда 30 апреля еще и районного начальства на двух легковых машинах. 1 мая, когда весь дом отдыха буйно отмечал праздник, гуляли, по-видимому, и чекисты.
Первомайские газеты захлебывались подобающими жизнерадостностью и энтузиазмом. Сообщалось, например, что накануне праздника открылось движение по новому Крымскому мосту в Москве, что в праздничный вечер давали следующие спектакли: в Большом — «Поднятую целину» (закрытый просмотр; был там, наверно, и Сталин), во МХАТе — «Любовь Яровую», в Вахтанговском — «Человека с ружьем», в оперетте — «Свадьбу в Малиновке» и т. д.
Скромный стук в дверь избушки-читальни раздался, как вспоминает Н. М., под утро 2 мая (по чекистским документам — третьего): двое военных (сотрудники НКВД Шишканов и Шелуханов) в сопровождении главврача Фомичева [140] предъявили ордер (О. М., кстати, поразило, что он был выписан еще в апреле).
Обыска как такового не было: просто в заранее приготовленный мешок вытряхнули всё содержимое чемодана. Согласно описи, это: «1) паспорт серии Ц.М. № 027827 и 2) рукопись и переписка — одна панка, книга — автор О. Мандельштам».
140
Согласно документам, С. В. Фомичев исполнял еще и обязанности директора дома отдыха.
Никаких претензий и жалоб арестованный не заявил, и вся операция заняла около 20 минут…
Проводить Осипа Эмильевича до Черустей его жене позволено не было [141] .
В ночь перед арестом ей снились иконы: сон не к добру.
Больше она мужа уже никогда не видела. Канули в Лету и стихи, написанные здесь: запомнить их Надежда Яковлевна не успела.
…И блаженных жен родные руки Легкий пепел соберут…141
Ей удалось вырваться из Саматихи только 6 мая, когда на узенькой бумажке со штемпелем и круглой печатью здравницы «Саматиха» ей выдали справку (см. «Документы»).
На Лубянке
Итак, 2 мая 1938 года Осипа Эмильевича Мандельштама вырвали из жизни и сбросили в колодец ежовского НКВД.
В его деле, впрочем, указана дата 3 мая, но это, надо полагать, дата поступления арестованного в приемник [142] внутренней (Лубянской) тюрьмы. Это небольшое трехэтажное здание во дворе лубянского колосса, окруженное со всех сторон грозными этажами с зарешеченными окнами. Если бы вдруг удалось увидеть его сверху, оно могло бы показаться мышонком в тисках кошачьих когтей. А снизу — из тесноты камер — людям, трепыхавшимся в неволе, таким оно не казалось, не воспринималось как метафора, — таким оно просто было. Но никакая птица не разглядела бы сверху ни малоприметную дверь в зал судебных заседаний, ни подземный ход, которым уводили отсюда тысячи и тысячи — в расстрельные подвалы дома Военной коллегии, что на другой стороне Лубянской площади…
142
Полное название: «Отделение по приему арестованных».