Осип Мандельштам и его солагерники
Шрифт:
Большинство этих имен уже «отработано» НКВД, но несколько — явно впрок, про запас, на будущее. В таком случае есть своя логика в том, что в 1951 году, за полтора года до физической смерти так и не убитого заговорщиками тирана, ленинградское дело дало своего рода «метастазу» — дело Иды Наппельбаум [83] .
А 21 сентября — это дата расстрела сразу нескольких фигурантов «писательского» дела, главным образом тех, кого и арестовали раньше: Лившица, Стенича, Зоргенфрея, Дагаева и Юркуна.
83
Ида Моисеевна Наппельбаум (1900–1992) была арестована 9 января 1951 г. и осуждена 11 августа 1951 г. к 10 годам ИТЛ все по тем же статьям 58.10 и 58.11. Как справедливо замечает А. Дмитренко, дело это было не просто «рецидивом карательных компаний против писателей, осуществлявшихся в предвоенное время», но и их систематическим продолжением, своего рода исправлением недоработок коллег из эпохи Большого террора. В качестве источника карательного вдохновения и отправной точки преследования гумилевской ученицы и дочери знаменитого фотографа послужил протокол допроса Ю. И. Юркуна от 9 мая 1938 г. (в котором, кстати, был назван и О. М.). Новым элементом технологии ведения следствия стал своеобразный «Акт экспертизы», заказанный следователем И. А. Диевым от имени Следственного отдела Управления МГБ по Ленинградской
«Заговоры писателей против Сталина» в Москве
Но формулировка «числится за Москвой», служившая своего рода охранной грамотой для О. М. в Воронеже, теперь означала другое: числится за Москвой — Москвой и арестован. Его индивидуальное следственное дело 1938 года содержит немало следов если не скоординированности, то взаимоувязанности с трагическим групповым спектаклем, срежиссированным на берегах Невы.
Да и сама Москва едва ли была заповедником хотя бы и социалистической законности.
Репрессии против писателей между тем шли и здесь — и под весьма знакомыми девизами.
Довольно экзотический — украинский национализм. Его жертвой пал Владимир Нарбут, арестованный еще в октябре 1936 года и расстрелянный на Колыме.
А не хотите ли еще один правотроцкистский заговор и теракт против товарища Сталина? — Пожалуйста! Извольте! Аж целых два! Два бывших вожака пролетарской «Кузницы», разочаровавшихся в Совдепии из-за нэпа, — Владимир Кириллов и Михаил Герасимов — были арестованы под этой маркой (первый — в Пензе, 30 января, а второй совсем незадолго до возвращения О. М. — 16 мая 1937 года), оба были расстреляны 16 июля того же года [84] .
84
Шенталинский В. Преступление без наказания. М., 2007. С. 458, 459, 551.
Одним из первых в Москве — 4 ноября 1936 года — арестовали прозаика Михаила Карпова [85] , давшего показания на Ивана Макарова, Василия Наседкина и Павла Васильева. Макаров якобы одобрил предложенную Бухариным директиву о физическом устранении Сталина, а исполнителем наметил П. Васильева, который через своего тестя, И. М. Гронского, мог бы добиться у Сталина аудиенции.
6 февраля 1937 года, даже без оформления ордера, на улице арестовали Васильева, а 7 февраля — Макарова [86] . Их дела вел оперуполномоченный 9 отделения 4 отдела ГУГБ сержант гб С. Г. Павловский (из «молотобойцев») [87] .
85
Там же. С. 430.
86
Там же. С. 436, 439.
87
Павловский Семен Г. Б. (1906 — после 1951), мл. лейтенант (позднее, по некоторым сведениям, капитан) ГБ, оперуполномоченный 9-го отделения 4-го отдела (аналог СПО в 1934 г.) ГУГБ; в 1952 г. осужден к принудительному лечению, умер в казанской психбольнице. На первоначальном этапе следователем у Васильева был И. И. Илюшенко, которого вскоре отстранили от дел за попытки отвести от поэта обвинения в террористической деятельности (Там же. С. 440, 447).
Михаила Карпова, Ивана Макарова, Павла Васильева и Ивана Васильева расстреляли 16 июля 1937 года [88] . А 13 августа расстреляли еще двоих — Ивана Приблудного как еще одного «идеолога» теракта и Юрия (Георгия) Есенина как еще одного потенциального его «исполнителя» [89] .
Приблудного взяли 31 марта 1937 года [90] . Его дело вел также Павловский. И хотя к 15 апреля следователь всё уже закончил, подписывать свое постановление-обвинение Приблудный отказался [91] . После этого два с половиной месяца ничего не происходило — до тех пор, пока 27 июня показания на Приблудного не дал Юрий Есенин, сын Сергея Есенина: Приблудный-де побуждал его к теракту и к легальному бегству за границу [92] .
88
Там же. С. 551. Следствие по делу П. Васильева закрыли 11 июня.
89
Там же.
90
Растерзанные тени, 1995. С. 243.
91
Там же. С. 246.
92
Там же. С. 247–248.
Сергей Клычков был арестован 31 июля на даче в поселке Катуар, а расстрелян 8 октября 1937 года [93] .
Уже после гибели Клычкова — соответственно, 26 и 28 октября — были арестованы Василий Наседкин, женатый на сестре С. Есенина, и Петр Орешин: обоих пристегнули к уже раскрытым заговорам и расстреляли 15 марта 1938 года [94] . Тут приходится сказать, что одним из лейтмотивов протестной деятельности «крестьянских писателей», как в свое время и писателей-«сибиряков», были «еврейское засилье» и откровенный антисемитизм.
93
Следователями Клычкова были Г. С. Павловский и сотрудник резерва назначения 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ Т. В. Шепелев (Там же. С. 338, 345, 347, 348, 368). По некоторым сведениям, готовил и начинал это дело — чуть ли не последнее в своей карьере в НКВД — еще С. Н. Вепринцев.
94
Там же. С. 377, 396, 404, 418.
В 1932 году Наседкин написал «упадочное и явно контрреволюционное» стихотворение «Буран», смысл которого, по его же словам, примерно таков:
«Власть над народом захватили инородцы, которые попирают его национальные особенности. Русская культура уничтожена. Мы, русские, потеряли свою родину и отечество. Русская страна гибнет в результате политики инородцев» [95] .
Если обобщать, то мы наблюдаем две очень похожие репрессивные кампании властей — разветвленные «заговоры писателей» с целью убийства Сталина: один — в Ленинграде, другой — в Москве. Костяк ленинградской компании составили, условно говоря, переводчики-попутчики, а костяк московской — крестьянские писатели. Каждая из кампаний унесла десятки жертв, но ленинградская была покровавее [96] .
95
Там же. С. 391.
96
Летом 1937 г. в НКВД, как утверждают Станислав и Сергей Куняевы и в чем мы скорее склонны усомниться, была создана специальная группа под руководством начальника 9-го отделения 4-го отдела ГУГБ капитана гб Журбенко по ликвидации «террористов» из писательской среды: единственным объектом ее деятельности, по их же неточному утверждению, явились крестьянские писатели (Там же. С. 377). Источник сведений, как водится, не приводится.
Если в случае Ленинграда О. М. фактически уже был фигурантом дела, то в Москве его имя, хоть он и был близок с Сергеем Клычковым и Павлом Васильевым, ни единого раза при допросах названо не было.
Заговор писателей против Мандельштама
Около 6 марта О. М. и Н. М. вернулись в Калинин, быстро-быстро собрались и, после очень трогательного расставания с Травниковыми, выписавшись и оставив у них корзинку с архивом, уехали через Москву в Саматиху.
В Москве они задержались на один или два дня, ночевали у Харджиева [97] . Там, вероятно, с ними и повидался Борис Лапин, подаривший О. М. том Шевченко [98] .
Чем же были заполнены эти дни?
Посещением музеев и хождением по начальству Несомненно, О. М. не удержался и забежал к своим «импрессионистам» на Волхонку. Посетил он и друзей-художников. В частности, Осмеркина, который, возможно, именно тогда и сделал свои знаменитые карандашные наброски — последние портреты поэта «с натуры», уже по этому одному могущие идти на правах его посмертной маски [99] .
97
Герштейн, 1998. С. 71.
98
Мандельштам Н. Воспоминания // Собр. соч. В 2 тт. Т. 1. Екатеринбург, 2014. С. 451.
99
О самих портретах, приведших ее в полный восторг, Э. Герштейн высказалась так: «Оба чрезвычайно похожи, но по-разному: отвергнутый — похожее внешне, а принятый — внутренне» (запись в дневнике П. Нерлера за 30 ноября 1983 г.). Сама по себе «дата», стоящая на рисунках («1/2 — 37»), была, по сообщению Герштейн, проставлена Галиной Георгиевной Осмеркиной, его третьей женой, гораздо позднее и явно взята «с потолка». В начале февраля 1937 г. О. М. был в Воронеже, а Осмеркин в Ленинграде, где оформлял какой-то спектакль. Какова же точная дата? Е. К. Осмеркина утверждала, что это не лето и не зима, поскольку О. М. и Н. М. снимали пальто. Но у них и не было шуб, так что исключать из этого интервала зиму было бы неправильно. Тогда остается всего две-три возможности для датировки. Первая — конец октября — начало ноября, перед отъездом в Калинин (5 ноября 1938 г.), вторая — во время пребывания в Калинине и третья — начало марта, между Калинином и Саматихой. От второго варианта приходится отказаться: Калинин не Савелово, Москва по времени чуть ли не вдвое дальше, и о поездках О. М. (да еще вместе с Н. М.) ничего не известно (единственное свидетельство такого рода — рассказ Мирели Шагинян о встрече с О. М. зимой 1937–1938 гг. в доме Мейерхольда, где О. М. ночевал, — весьма расплывчато по времени и не содержит указаний на Н. М.). Так что остается только две возможности, однако наверняка определиться и с ними скорее всего не удастся. Самое правильное — ставить двойную дату: «1937 (1938?)». Сильную аргументацию в пользу осенней датировки дает С. Василенко, уверенно читающий дату как «1/X-37» и как написанную рукой О. М. (устное сообщение). В таком случае это должно или совпадать с одним из приездом О. М. в Москву из Савелово, или означать, что практически весь октябрь поэт провел в Москве, а это, с режимной точки зрения, маловероятно.
Посетил и Тышлера, которого, как пишет Н. М., «оценил очень рано, увидав на первой выставке ОСТа серию рисунков „Директор погоды“… „Ты не знаешь, какой твой Тышлер“, — сказал он мне, приехав в Ялту. В последний раз он был у Тышлера и смотрел его вещи перед самым концом — в марте 38 года» [100] .
Но больше всего времени ушло на начальство. В прошлый приезд О. М. в Москву его принял Ставский и «предложил поехать в „здравницу“, чтобы мы там отсиделись, пока не решится вопрос с работой» [101] . Встретился он со Ставским и на этот раз, и снова встреча воодушевила О. М. Через пару дней, 10 марта, он писал уже из Саматихи Кузину:
100
Там же. С. 262.
101
Там же. С. 418.