Осиротевшее царство
Шрифт:
Цесаревна Елизавета Петровна, сдерживая рыдание, опустилась на колена пред образом и стала горячо молиться.
В то время, когда происходила эта беседа больного императора с тёткой, князь Иван Алексеевич Долгоруков находился в доме Шереметевых. По своему легкомыслию он почти совсем забыл, что у него есть обручённая невеста, и по целым неделям не заглядывал к ней. Но теперь тоска потянула его к любящему сердцу. Он услыхал от придворного медика о безнадёжном состоянии государя, своего друга и благодетеля;
Глубоко огорчало графиню Наталью Борисовну это безразличное отношение к ней жениха, однако она искренне, горячо любила его, и стоило ему посетить её, как она забывала всё своё горе и, наслаждаясь его присутствием, старалась возможно ласковее относиться к нему. Так и теперь она встретила князя приветливо и с видимой радостью и только позволила себе высказать ему лёгкий упрёк:
— Что это, мой свет, тебя давно не видно было?.. Уж ты меня, кажется, совсем забывать изволишь!
— Прости, Наташа! Всё недосуг.
— Так ли, князь? Ведь мне про тебя иное сказали.
— Что же именно?
— Что будто ты какую-то цыганку-красавицу увёз и насильно её держишь в своих лесных хоромах.
— Как! И про то тебе сказали? — с удивлением воскликнул Долгоруков. — И ты, слыша про меня такие слова, всё-таки не гонишь меня от себя?
— Зачем гнать? Разве женихов гонят? Их ласково принимают, сладко угощают и в передний угол сажают, — с милой улыбкой проговорила графиня.
— Покаюсь, Наташа, во многом я грешен, но про цыганку мои враги наврали тебе.
— Ну так я и знала! — радостно воскликнула графиня. — Ну, станешь ли ты, красавец, любимец государя, возиться с какой-то цыганкой!
— Не скрою от тебя, правда, я день или два продержал цыганку в своих лесных хоромах, но она тайком ушла оттуда. Хочешь — верь, хочешь — не верь.
— Верю, мой сердечный Иванушка, верю. Да и как же мне не верить тебе, моему будущему мужу?
— Ну, Бог знает, буду ли я ещё твоим мужем?! Моя судьба может сразу измениться! Знаешь ли, милая, я только что пред отправлением к тебе говорил с придворным лекарем, и он сказал мне, что болезнь государя смертельна, и не нынче-завтра он должен умереть.
— Бедный, бедный император! Он ещё так молод и уже должен умереть!.. — с непритворной горестью промолвила Наталья Борисовна. — Как мне жаль его!..
— А я так прямо места не нахожу себе из-за этого!.. Ведь не станет государя, не станет и меня; всё моё счастье было и есть в государе. Я держусь лишь близостью к нему и его благоволением. Врагов у меня без конца и счёта, но все молчат теперь, а умри государь — так меня со света сживут. И вот, Наташа, обдумав всё это, я решил сказать тебе, предупредить…
— Что сказать? О чём предупредить?
— А
— Да ты шутишь, Иванушка?
— Уж до шуток ли?
— А если не шутишь, то зачем говоришь мне такие слова обидные? Я люблю тебя, люблю всем сердцем, а ты говоришь, чтобы я отказала тебе. Разве можно?
— Ох, Наташа, родная! Не стою я твоей любви, не стою. Гони меня, выбери другого.
— Предоставь мне, князь, судить об этом!
— Пойми, Наташа: пока жив государь, до тех пор и я жив; не станет его — и меня тоже.
— Ты, наверно, про то говоришь, что если умрёт государь, то тебе не будет такой чести, как теперь? Ведь так?..
— Тогда меня живым съедят.
— И полно, Ваня!.. Авось не съедят! А если есть начнут, то подавятся, — с улыбкой проговорила графиня Шереметева.
— Так ты, Наташа, не прочь выйти за меня, даже если на меня обрушится тяжёлая опала?
— Об этом и слов не может быть. Я — твоя обручённая невеста и должна быть твоей женой.
— Голубушка, сердечная! — и князь Иван бросился целовать руки своей невесты, а она ласково коснулась своими устами его волос.
Если не счастливым, то успокоенным вернулся Иван Алексеевич во дворец и хотел пройти в спальню больного государя, чтобы вступить там на своё обычное дежурство, однако ему сказали, что у государя находится царевна Елизавета Петровна. Князь тихо подошёл к двери и услышал за нею глухие отзвуки двух голосов. Он не посмел помешать этой беседе и остался в соседней комнате, решив выждать, пока цесаревна удалится.
Несколько времени он остался один, но затем к нему подошёл возвратившийся во дворец отец и сурово обратился к нему:
— Ты что же здесь торчишь и не идёшь к государю?
— Там цесаревна Елизавета Петровна, — отвечал князь Иван.
— Как? Цесаревна Елизавета у государя, а ты торчишь здесь! Да разве не говорил я тебе, что твоё место при государе, что ты обязан неотступно находиться при нём?! И дурак же ты! Недогадливый дурак!
— Полно, батюшка, ворчать и ругаться.
— Да как же не ворчать и не ругаться? Зачем ты допустил цесаревну к государю?
— Меня не было. Я навестил свою невесту.
— Нашёл время ехать! Ох, Иван, сам ты погибнешь и нас на погибель тянешь.
— Не я вас, а вы меня к погибели тянете, — резко и сердито проговорил молодой князь. — Уйду я от вас… Делайте, что хотите, без меня, а меня оставьте, не впутывайте!
— Ну, ну, полно, полно. Сам пойми: теперь дорога всякая минута, а ты уходишь, оставляешь государя одного, — уже совсем мягким голосом проговорил князь Алексей, сразу вспомнив, какое значение имел у государя его сын.