Оскар и Розовая дама

Шмитт Эрик-Эмманюэль

И тут она сделала невозможную гримасу, выпятила губы, будто вантуз, присасывающийся к стеклу, и до меня дошло, что она жаждет поцелуя.

Оборачиваюсь и вижу, что там народ уже скопился поглазеть. Похоже, мне не отвертеться. Что ж, надо быть мужчиной. Пора.

Подхожу к ней, целую. Она сцепила руки у меня за спиной, не вырваться, и вообще мокро, и вдруг без предупреждения эта Сандрина сбагривает мне свою жвачку. От удивления я ее целиком проглотил и рассвирепел.

В этот самый миг мне на

плечо легла чья-то рука. Да уж, несчастье никогда не приходит в одиночку: явились родители. Я совсем забыл, что нынче воскресенье.

— Оскар, познакомь нас со своей подружкой.

— Это не моя подружка.

— Все же познакомь нас.

— Сандрина. Мои родители. Сандрина.

— Очень приятно с вами познакомиться, — пропела Китаянка со сладкой улыбкой.

Так и придушил бы ее.

— Оскар, хочешь, чтобы Сандрина пошла с нами в твою палату?

— Нет. Сандрина останется здесь.

Оказавшись в постели, я почувствовал усталость и немного вздремнул. Все равно я не хотел с ними разговаривать.

Когда я проснулся, оказалось, что они натащили мне подарков. С тех пор как я застрял в этой больнице, родителям стало трудно разговаривать со мной, вот они и тащат мне разные подарки, и мы портим день чтением всяких правил игры и способов употребления. Мой отец бесстрашно набрасывается на инструкции, будь они даже на турецком или японском, его не запугаешь, хлебом не корми, дай повозиться со схемой. Если надо убить воскресенье, то тут он просто чемпион мира.

Сегодня он принес мне СД-плеер. Тут уж я не мог привередничать, даже если б возникло такое желание.

— А вчера вы не приезжали?

— Вчера? Почему ты спрашиваешь? Мы же можем только по воскресеньям. С чего ты это взял?

— Кто-то видел вашу машину на стоянке.

— Ну конечно, на всем белом свете есть один-единственный красный джип. Они же все на одно лицо.

— Ага. В отличие от родителей. А жаль.

Этим я просто пригвоздил их к месту. Тут я взял плеер и прямо у них на глазах дважды, без остановки, прослушал диск со «Щелкунчиком». Им пришлось провести два часа без единого слова. Так им и надо.

— Тебе нравится?

— Угу. Меня тянет ко сну.

До них дошло, что пора уходить. Им было страшно не по себе. Они все переминались с ноги на ногу. Я чувствовал, что они хотят мне что-то сказать, но слова не идут с языка. Было приятно видеть их терзания, пришел их черед.

Потом моя мать придвинулась ко мне, сжала меня крепко, слишком крепко, и сказала дрогнувшим голосом:

— Я тебя люблю, мой маленький Оскар, я так тебя люблю!

Я хотел было воспротивиться, но в последний миг не стал отстраняться, мне вспомнились прежние времена с их незамысловатыми ласками, времена, когда восклицание «я тебя люблю, Оскар!» звучало совсем безмятежно.

После

этого мне опять пришлось вздремнуть.

Бабушка Роза — чемпион по пробуждению. В тот миг, когда я открываю глаза, она всегда тут как тут. И в этот миг у нее всегда наготове улыбка.

— Итак, что твои родители?

— Результат ноль, как обычно. Но они подарили мне запись «Щелкунчика».

— «Щелкунчика»? Что ж, это занятно. У меня была подружка с таким прозвищем. Потрясающая чемпионка. Сжав ноги, она могла переломить шею противнику. А с Пегги Блю ты виделся?

— Не упоминайте о ней. Она невеста Попкорна.

— Это она тебе сказала?

— Нет, он.

— Заливает!

— Не думаю. Я уверен, что он нравится ей куда больше, чем я. Он сильный, а это внушает доверие.

— Говорю тебе, заливает! Я выгляжу как мышка, но на ринге мне доводилось побеждать спортсменок размером с кита или гиппопотама. Взять хоть Сливовую Запеканку — ирландка, вес сто пятьдесят кило, это натощак, в трико, до пива «Гиннесс», плечи как мои ляжки, бицепсы как окорока, а ляжки так вообще не обхватишь. Никакой талии — не за что ухватить. Непобедимая!

— И что вы сделали?

— Если не за что ухватить, значит, это круглое, и надо катить. Я погоняла ее до седьмого пота, а потом шлеп — и опрокинула эту Сливовую Запеканку. Потом потребовалась лебедка, чтобы ее поднять. У тебя, малыш Оскар, костяк легкий, мало ел бифштексов, это точно, но обаяние вовсе не зависит от костей или мяса, оно идет от сердца. А вот того, что идет от самого сердца, у тебя хоть отбавляй.

— У меня?

— Пойди к Пегги Блю и выскажи ей то, что у тебя на сердце.

— Я малость устал.

— Устал? Сколько тебе исполнилось к этому часу? Восемнадцать лет? В восемнадцать не знают усталости.

Бабушка Роза знает, что сказать, сразу прибывает энергии.

Уже стемнело, и любой шум эхом отдавался во мраке, линолеум в коридоре поблескивал в лунном свете.

Я вошел в палату Пегги и протянул ей мой плеер:

— Держи. Послушай «Вальс снежинок». Это так красиво! Когда я его слушаю, то думаю о тебе.

Пегги слушала «Вальс снежинок». Она улыбалась, будто этот вальс, как закадычная подружка, нашептывал ей что-то забавное.

Она протянула мне плеер и сказала:

— Красиво.

Это было ее первое слово. Правда же диковинно?

— Пегги Блю, хотел сказать тебе: я не хочу, чтобы тебе делали операцию. Ты и так красивая. Тебе идет голубой цвет.

Я заметил, что ей это понравилось. Я, правда, ей это не затем сказал, но ей точно понравилось.

— Я хочу, чтобы именно ты, Оскар, охранял меня от призраков.

— Можешь на меня положиться, Пегги.

Я был страшно горд. Ведь в конечном счете выиграл-то я!