Осколки недоброго века

Плетнёв Александр Владимирович

– Поставим в прожектора и залпируем? – предложил поднявшийся вслед за командиром старарт.

– Ни в коем случае! – возразил Бэр. И немного подумав, распорядился: – Лево на румб! Ход полный! Орудия к бою! По готовности бьём в два дружных залпа и полная дробь до смены позиции! Сигнальщиков перед стрельбой предупредить, дабы не слепли от своих же! И наводчики пусть озаботятся… да и сами не дети, должны понимать.

Молчком отыграв боевую тревогу, «Ослябя» принял в сторону, чтобы оставаться вне поля видимости (сами пятно неприятельского корабля едва угадывали),

уверенно набирал ход, становясь в параллель.

Башни главного калибра развернулись на правый борт, казематы топорщились стволами – все орудия были в действии, правый борт в дневном бою оставался в тени и совсем не пострадал.

Электронный дальномер «ямаловцев» так и остался на «Ослябе», показывая до цели метрические два километра. С таких дистанций не промахиваются.

Всем передался этот крадущийся впотьмах настрой, так что даже старший артиллерист команду «огонь!» проговорил, будто выдохнул:

– Ох-хонь!

* * *

Первый залп их «разбудил», кого и действительно сорвав с коек, кого с полудрёмы, бросив к боевым постам, к орудиям, к биноклям… Второй ослепил вспышками попаданий!

«Токива» вздрагивал будто конвульсиями, с десяти кабельтовых и под фугасными десятидюймовыми «гарвеевская» не выдерживала, лопаясь на стыках, раскалываясь, пропуская огонь вовнутрь, валя с ног, дезориентируя. На шканцах что-то умудрилось загореться, кострило и из утробы через развороченный борт.

Стрелять в ответ? Кто? Где? Откуда? Куда? Там во тьме пороховые газы быстро выгорели, угасли, опадая, тая остатками дыма, ночь после вспышек только сгустилась.

«Токива» беспорядочно лупил куда-то в ту сторону, возможно, и по тому месту, где только что был «Ослябя» – снаряды проносились над волнами, детонируя об воду где-то там, вдали, только вводя в заблуждение.

Воздух, как отчаянный крик, прорезал отрывистый вопль боевой сирены, вонзился в небо луч одинокого боевого прожектора и упал вниз, зашарив, осветив неспокойные барашки волн.

* * *

А невидимый «Ослябя», набрав пятнадцать узлов, скользил уже много дальше, доворачивая, разрезая чёрным призраком волны и ночь!

– Тихо, тихо, – шепчет Бэр, рукой придержав артиллериста, – надо чуть отойти и ударить с другого ракурса. Видите его? Он резко отвернул…

– Сейчас мы его в анфиладу! – Понимает старарт, диктуя в трубку данные.

Тихо не получилось! У кого-то не выдерживают нервы – бьёт шестидюмовка. Вслед, уже понимая, что надо лупить, гремит командой Бэр:

– По неприятелю – пальба! Беглым! Сукины дети!

Теперь всё решали скорострельность и вес залпа.

Пусть и с запозданием, но успев всадить на вспышки в высокий борт «Осляби» два или три снаряда, уже всего через минуты «Токива» мог отвечать единственным шестидюймовым орудием и какой-то двенадцатифунтовой мелочью.

Японский командир предпочёл дать по возможности полный ход, избегая боя, как ему казалось, с минимум двумя вражескими кораблями, и только усугубил – в свежие дыры-пробоины ринулась забортная вода.

Спустя

двадцать минут крен составлял шестнадцать градусов. Ещё пять – детонировал боезапас кормовой башни. Через полчаса спасение судна вышло из-под контроля.

– Дробь, – прекратил стрельбу Бэр, – доложить о повреждениях.

В темноте рубином алел пожар, отбрасывая зарево и тени, позволяя рассмотреть детали – японский крейсер нехотя тонул. Сейчас ещё видимый по всей длине…

Спустя две четверти часа корма основательно ушла под воду, пуская фонтаны воды напором теснимого воздуха, – неспокойное море способствовало.

– Подойдём, – сухо бросил Бэр, – подберём.

– У нас по рейдовому штату шлюпок раз-два и обчёлся, – высказал сомнение помощник и мотнул головой, заозирался, – да и…

– Сетями будем, с борта. Негоже на смерть бросать, уважать надо противника… и моряка. Разумеется, прожекторы не включать.

«Ослябя» неторопливо подошёл к месту трагедии – жуткая и завораживающая картина катастрофы. Среди неразберихи неспокойно плавающих обломков вверх, почти свечкой, будто памятником возвышается носовая часть корабля.

Вот она есть – и вот её уж нет. На поверхности лишь пузырится, бугрится – закручиваются водовороты.

– Стоп машина!

Команда репетуется и…

Броненосец вдруг сотрясло! Грохотом по ушам вздыбился фонтан воды по левому борту!

Оглашенный крик:

– Миноносцы слева!

Поздно – низкий силуэт, оставляя заметную пенную дугу, развернувшись, уже уходил!

Стрельба как обычно в таких случаях беспорядочна, не метка… бестолкова.

«Ослябя», не успев сбросить ход, заложил поворот, щетинясь стволами на случай повторных атак, спешно покидая опасное место, уже начиная медленно, обидно и неизбежно крениться на повреждённый борт.

– К чёртовой матери реверансы, – орал Бэр, глядя на ползущую стрелку креномера, – доспасались! Доклад мне!

* * *

Задрипанный номерной миноносец 3-го класса какого-то там занюханного 10-го отряда, базирующегося на Цусиму, улепетывал, едва выдавая шестнадцать узлов.

Его командир, оглядываясь с мостика в пульсирующую вспышками ночь (русский броненосец стрелял вдогонку), готов был плакать – для этой идеальной атаки, незаметной и в упор, у него была всего одна исправная самодвижущаяся мина.

Иначе…

* * *

Часом позже этим же местом проследовал «Идзумо». К тому времени море разнесло уже все улики недавнего сражения.

Командир крейсера капитан 1-го ранга Коно Идзичи после ночной атаки на эскадру пошёл тем же неочевидным маршрутом, склонившись к западу, но вследствие открывшейся «раны» в борту был вынужден держать лишь пятиузловый ход. Камимура в его решения не вмешивался – пользуясь тем, что крейсер остался в одиночестве, почти отстранился от управления. Встретить «своих» так и не удалось, как и натолкнуться на корабли противника, но это блуждание в ночи кривыми путями оказалось роковым.