Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно
Шрифт:
Мы виделись ежедневно, крадучись обменивались словами, писали друг другу. Я мобилизовала все свое знание французского и писала самые красивые любовные письма, на которые только была способна. Когда я думала о Поле по вечерам, сердце мое наполнялось чувствами, которые я давно не испытывала. Детская влюбленность? Счастье? Я не боялась самого сурового наказания.
На рассвете меня разбудил резкий свисток. Первым делом я нащупала под матрацем хлеб. Накануне вечером я припрятала корку хлеба, его могли украсть. Нет, вот он. Хорошо, что можно хоть чуть-чуть утолить голод. Я съела хлеб, еще не успев открыть глаза. В это время я услышала крики и приближающийся звук
— Вон! Вон! Долго вы будете валяться и бездельничать? Вставать и убрать постели! Немедленно вставайте на перекличку.
Лучше встать, пока она не подойдет к нашим нарам со своей резиновой дубинкой. Я соскочила с верхних нар, быстро заправила постель и удостоверилась, что бумажка с записанными стихами хорошо спрятана под матрацем. Побежала к умывальнику, чтобы быстро ополоснуть руки, вернулась выпить немного коричневой жидкости, которую нам выдавали. По крайней мере, она была горячая. Сделав несколько глотков, я вышла наружу на перекличку. Как и в Освенциме, нас пересчитывали, когда мы вставали, когда направлялись на работу, когда возвращались и перед отбоем. Должно быть, мы были им очень дороги, если они нас так часто пересчитывали. Было еще темно, и мы должны были стоять снаружи и ждать, пока придет комендант лагеря. Но в этот день ожидание не казалось долгим. Я думала только о том, что скоро увижу Поля. Он писал в последнем письме, что мы встретимся в пустой хибарке, там, где мы работаем, и сможем поговорить наедине.
Я сомневалась, что нам удастся встретиться незаметно, но все же решила попробовать, невзирая на опасность. Внезапно меня вернули к реальности. Ольга, стоявшая впереди меня, упала навзничь на землю. У нее было низкое кровяное давление, и ей было трудно долго стоять неподвижно. Я пыталась помочь ей встать, но она была в обмороке. Я попросила разрешения принести немного воды. Через несколько минут она пришла в сознание. Мы продолжали стоять. Уже рассвело, когда пришел комендант, пересчитал нас и дал команду к отправке. Открылись ворота лагеря, и мы вышли на работу под дождем и порывистым ветром. Я замерзла в своем легком платье, ботинки хлюпали в лужах, но все это не имело значения — ведь я иду на встречу с Полем.
Я как раз сбросила десятый мешок с цементом, когда показался он. Проходя мимо меня, он шепнул: «Сейчас». Я оглянулась и, убедившись, что охранник далеко и поблизости нет немцев, ускользнула, чтобы встретиться с ним. В хибарке мы бросились друг другу в объятья. Он прошептал мое имя по французски «Эдвидж». Я ждала слов о любви, но Поль не был романтичным юнцом. Он был мужчиной в расцвете сил, которому нужна была женщина. Этого я не ожидала, не была к этому готова.
— Эдвига, знаешь — ты уже не ребенок. Я хотел бы — ты знаешь — с тобой…
Правой рукой он шарил у меня под платьем, а левой щупал мои груди. У меня было такое чувство, как будто он меня ударил. Я посмотрела на него и испугалась. Его глаза горели. Что ему нужно? Я высвободилась и убежала. Сердце мое билось от страха, а не от любви. Конечно, я знала, чего он хотел. Но так не поступают. Я не могла так. Немного позже, когда я возвращалась с мешком цемента, комендант уже делал обычную проверку, в том числе и в хибарке. Мое старомодное воспитание спасло нас обоих.
Вернувшись в лагерь, я обнаружила, что пропали мои стихи. Пока мы работали, эсэсовцы обыскали постели. Достоевский, которого так любила Магда, крошки хлеба, которые собирала Тереза, Ольгин карандаш — каждый чего-то не досчитался. С каждой койки доносились жалобы и проклятья. Мы больше всего жалели о потере своих
Но у нас не было времени предаваться горю. Надо было развести огонь под большим котлом с водой, чтобы успеть помыться, пока не погасили свет. В одной воде приходилось мыться десяти девушкам, поэтому было очень важно, чтобы первыми мылись те, кому удалось уберечься от насекомых. Клопы и вши были обычным явлением среди нас, и у большинства девушек были струпья. Пять девушек были еще «чистыми», и мы бросали жребий, так же, как и пять следующих.
От огня под котлом распространялся приятный жар, мы с удовольствием следили за колеблющимся пламенем, предвкушая предстоящую баню. Огонь вызывал много воспоминаний, и мы обменивались ими.
— Ты помнишь, как варили сливовый джем дома в саду? Всю ночь под большими котлами горел огонь, и кто-нибудь все время помешивал, пока не образовывалась черная сочная масса. Иногда на это уходило несколько дней и ночей. Нам, детям, разрешалось присутствовать и слушать рассказы взрослых.
— Когда мы вернемся домой, нам будет что порассказать.
— Если мы вернемся домой.
— Не будь дурой. Кому ты будешь рассказывать? Кто захочет слушать? Все наши семьи здесь. Не найдется человека, который не прошел бы через это.
— Вода согрелась. Кто первый сегодня?
Посчастливилось мне. Я быстро разделась и влезла в котел. Я наслаждалась теплой водой, но долго это не могло продолжаться — другие следили за тем, чтобы я быстро помылась. Я была счастливой обладательницей кусочка мыла и с удовольствием намылилась.
— Если ты одолжишь мне свое мыло, можешь почистить зубы моей щеткой, — сказала Ольга. Вполне справедливый обмен.
После бани мне пришлось надеть старую грязную одежду. Я вытрясла ее, чтобы немного освежить, пошла обратно в барак, где выдавали вечерний суп. Не хотелось оставаться в бане, пока другие купались в воде, которая становилась все темнее. После супа мы немного поговорили о пропавших стихах, о том, как их восстановить. Легли спать, когда выключили свет.
На следующий день я избегала Поля. Я думала, что он сердится на меня, и не хотела говорить об этом. Я поменялась работой с Божи. Она перешла на мешки с цементом, а я заняла ее место на подаче кирпичей. Когда прозвучал свисток на обед, Божи вручила мне пакет от Поля. Сердце мое забилось: по крайней мере, он не сердится. В пакете был кусок хлеба, две сигареты, яблоко, носовой платочек и письмо. Я поделилась хлебом и яблоком с Ливи, спрятала сигареты и платочек и во время обеда прочла письмо. Поль не касался того, что произошло накануне. Он писал, что слышал по радио из Англии о поражении немцев на всех фронтах и что война не может долго продолжаться. Он понимал, что значат для нас эти новости. Такие вести были витаминными инъекциями, они помогали нам выживать. Я рассказала другим. В этот вечер мы гораздо меньше чувствовали голод.
Через два дня мой носовой платочек украли. Я пошарила под матрацем, мои руки не нащупали ничего, кроме его грубой поверхности. Мой прекрасный мягкий льняной платочек — единственная дорогая мне вещь — пропал. Я заплакала. Ливи, которая была на нижней койке, услышала мой плач.
— Что случилось, ты заболела?
— Исчез мой платочек.
— Может быть, он завалился подальше?
— Нет, его украли.
— Не стоит из-за этого плакать.
— Это был подарок Поля. Я ему нравлюсь. Он не сердится на меня. Каждый раз, когда я прикасалась к платочку, я чувствовала его ласковую руку.