Осколки разбитых иллюзий

Турана М.

«Дышать. Нужно дышать» — теперь ловлю воздух носом.

Ручка двери дергается, затем её толкают, пытаются открыть. Я прижимаюсь к ней сильнее спиной. Отказываюсь впускать кого-либо. Но мои попытки оказываются ничтожными против силы того, кто за дверью. Меня просто отбрасывает на несколько шагов вперед. Дверь распахивается, оборачиваюсь, вижу в проёме Адэма, за его спиной на небе огромная мрачная луна. Фильм ужасов. Вся моя жизнь — кошмар. Пячусь назад. Вот и захлопнулась клетка, я наедине с оборотнем. Он делает несколько шагов вперёд, захлопывает за собой

дверь, нас поглощает мрак.

— Уйди, Адэм! — опережаю его, не даю заговорить. — Проваливай к чертям собачьим!

Прекрасно знаю, почему он тут. Отхожу всё дальше.

— Прекрати истерику, — требует он.

Голос твердый, трезвый. Без эмоциональный. Не различаю его лица. Просто темный силуэт.

«Истерику? Он считает, что у меня просто истерика?» — сшибает все тормоза.

— Ты выйдешь за меня, дорогая, — говорит он будничным тоном. — Наденешь белое свадебное платье, губы натянешь в одну из своих искусственных улыбок. Счастье в глазах нарисуешь, а затем, выводя каждую букву поставишь свою подпись во всех документах, что должна.

Я поглощаю рык, что рвётся из груди, устремляюсь к нему со скоростью пули. Упираю руки в его грудь. Поднимаю голову, не разбирая лица, гляжу в невидимую бездну его глаз. Приближаю своё лицо вплотную.

— Может ещё свадебный танец, Адэм? А? Танец на костях моего отца, — шиплю сквозь зубы; тихо, но так оглушительно. — Ты, сволочь, хоть осознаешь, что это ты и я его убили?

Вцепляюсь в ткань его свитера, трясу.

— Ты это понимаешь?! — повторяю с болью и надломом в голосе.

— Того, что произошло, уже не изменить. Перестань думать только о своих чувствах, эгоистка избалованная! — оседает меня режущим голосом. — Мне этот брак на хер тоже не сдался. Но мы должны. Это не просто компания. Это компания, которую создали наши отцы. Она память о них. То, что им было дорого. И про*бать всё так, потому что ты грёбанная истеричка, жалеющая себя, я не собираюсь! Ты должна сделать это ради отца. Своей семьи, — заканчивает он, берёт мои запястья, отцепляет от себя.

Каждое его слово, обвинение, сопровождается треском рёбер внутри меня. Адэм разворачивается, идёт обратно к выходу. Его шаги оглушают.

— Хорошо, Адэм! Давай окунёмся в этот ад! — кричу ему в след.

Истерично смеюсь, оседая на пол.

Глава 9

Подмяв под себя ноги и укутавшись в плед, я сижу в кабинете отца.

Уже несколько часов, как неотрывно смотрю на экран ноутбука. Там один за другим сменяются кадры из семейного архива.

На этой записи мне десять лет, и я впервые встала на ролики. Рядом Левон и Демир держат меня за руки и осторожно ведут вперёд. Я смотрю на девочку с каре, щуплую, с брекетами и едва узнаю в ней себя.

— Отпускайте уже её, — звучит голос Рустама за кадром.

Он приобрёл новую камеру. Мечтал стать режиссёром и снимать всё, что только можно.

— Она может упасть, — отрицательно качая головой, говорит Демир.

Его лицо на плёнке крупным планом, и в глазах видна тревога.

— А

как ещё она научится? Или так и будешь всегда её за руки катать? — анонсирует Рустам. — Отпускайте!

— Камилла, не бойся, просто держи равновесие, — даёт наставления Левон.

— Хорошо, — произношу я. — Я готова.

Братья отпускают мои руки. Я качусь, переминаясь с ноги на ногу и отталкиваясь об асфальт. Кажется, у меня вполне получается. Приобретаю уверенность и добавляю скорости.

Камера начинает трястись — это Рустам бежит за мной, стараясь запечатлеть исторический момент.

— Не набирай сильно скорость, — слышится голос Демира. — Ты без защитной экипировки.

— Дем, у меня получается, — кричу ему.

Поворачиваю голову назад, чтобы посмотреть, видят ли братья мои успехи.

Отвлекаюсь и не замечаю, как дорога уходит по наклону вниз. Перестаю отталкиваться, выпрямляю тело и просто лечу по наклонной.

— Я не могу остановится, — слышится паника в моем голосе. — Останови-и-ите меня-я-я.

Братья бегут за мной, Рустам продолжает бежать и снимать одновременно. Меня не успевают догнать. Я спотыкаюсь и падаю лицом вниз. Камера съезжает, какое-то время виден только асфальт и слышен мой плачь и голоса братьев. Затем съемку завершают.

На следующих кадрах я уже дома, сижу в гостиной, а вокруг меня братья и отец. Папа держит в руках мазь и бинт. Он только что закончил бинтовать мои колени и локти.

— Встречайте нашу пострадавшую Камиллу Ниязи. Только она могла умудриться разбить нос об асфальт, — голос Рустама заставляет папу повернуться к камере.

— Рустам! — произносит он сурово. — По-твоему это смешно? Куда вы смотрели, почему на ней не было каски и наколенников?

— Ты обещал, что не будешь ругать мальчиков, — спешно напоминаю ему. — Я сама во всём виновата.

— Обещал, принцесса, — лицо отца смягчается, когда он вновь смотрит на меня.

Наклоняется вперёд, целует меня в красный, исцарапанный нос.

Я нажимаю на стоп. Закрываю глаза, борясь со слезами, и дотрагиваюсь до носа. Призываю свою память и воображение, чтобы ощутить тот утешающий поцелуй. Но у меня ничего не выходит. Досада и отчаяние накрывают меня. Я раскрываю веки, смотрю на экран и шепчу, протягиваю руку:

— Папа.

Провожу пальцами по экрану, на котором застыло крупным планом его лицо.

Мои губы растягиваются в печальной улыбке. Сколько фото и видео я пересмотрела за последние дни, но всё ещё вздрагиваю, стоит ему появится на экране. Как же хочется вернуться назад. Вернуться в детство. Вернуться туда, где он жив.

— Папа, - зову вновь.

Одергиваю руку. Игнорирую нарастающую боль в груди. Сбросив с плеч плед, спускаю ноги и встаю с кресла отца. Прохожу вперёд, вновь оглядываю его кабинет. Вот уже неделю, как я вернулась домой и все ещё не могу насытиться этим местом. Ничего не изменилось ни в доме, ни в кабинете отца. Тут все напоминает о нём. Каждая деталь, каждый уголок дома дышит им. Тут тоска по нему сильнее цепляет в меня свои когти и раздирает душу.