Осколки разбитых иллюзий

Турана М.

Я ступаю вверх по дороге, вдоль спящих домов. Чувствую, как по холодным щекам начинают течь тёплые капли слез. Глаза застилает пелена. Не разбирая дороги, но прекрасно помня её наизусть, шагаю туда, где под тяжёлым мраморным гранитом лежит мой родитель.

Деревушка, в которой родился и рос мой папа, остается далеко позади. Я поднимаюсь в горную возвышенность, затем преодолеваю крутой спуск и оказываюсь там, где земля забрала себе тех, кто когда-то ходил по ней.

Не испытывая страха или тревоги, прохожу мимо могил. За все это время я изучила все даты

и фото, что выгрированны на памятниках. Ноги несут меня по привычному маршруту. Сердце в груди начинает сжиматься, в горле образовывается ком, как только оказываюсь перед могилой отца. Произношу обреченным голосом полным боли и горечи:

— Папа, я снова пришла тебя умолять. Прошу тебя. Вернись.

Молчу, словно ожидая ответа. Будто папа действительно может материализоваться из пустоты. Поджимаю пальцы на ногах, впиваюсь ногтями в кожу на ладонях. Безысходность охватывает всё нутро, жестокая реальность впивается в сознание, терзая душу. Тишину нарушает вой ветра, заплутавшегося где-то в горах. Словно сама смерть смеётся надо мной.

Я подхожу к чёрному мрамору и провожу по ней рукой. Закрываю веки, перед глазами возникает картина: как я сажусь рядом с отцом и обнимаю. Чувствую запах одеколона со смесью сигар, присущий ему.

— Папа. Я не могу смириться, что тебя больше нет. Не могу это принять.

Мой голос кажется мне чужим и незнакомым. С тех пор, как не стало папы, я так редко говорю с кем-то, что перестала узнавать саму себя. Оседаю на землю рядом с могилой, не убирая руки с камня, окунаюсь в пустоту внутри себя. С каждым днём моя тоска по отцу только растёт. Мне становится больнее. Невыносимо.

Чувство вины и самобичевание — то чем я живу, последние полгода.

«Это я убила его.» — эта мысль вновь пронзает мозг, разъедает меня изнутри кислотой.

— Прости меня, папа, — шепчу тихо. — Прости меня за все! Прости, что была тебе плохой дочерью.

Приподнимаю голову, вновь смотрю на фото отца. Как живо удалось мастеру передать взгляд папы, все его черты.

— Прос… - мой голос срывается на плач.

Боль ломает рёбра изнутри. Меня вновь начинает лихорадить и трясти, как в первый день, когда не стало отца. Когда я поняла, что он больше никогда не откроет глаза. Я плачу, без влаги из глаз, плачу одним телом, плачу душой. Плачу до тех пор, пока силы не покидают меня. Пока тело и сознание не отключаются. Я погружаюсь в полусон, в какой-то невероятный транс и вновь в голове картины произошедшего.

Вот мы с Адэмом сыплем друг друга оскорблениями. Затем услышала глухой удар. Я повернула голову и увидела отца, безжизненно лежащего на земле. Ужас и страх оковали меня в тот момент. Я старалась разбудить его. Заставить открыть глаза, но с каждой прошедшей минутой меня охватывало отчаяние и обречённость.

Всё вокруг в миг перевернулось с ног на голову. Меня увели от папы в дом. Испуганные и растерянные лица гостей Меллисы сменяли друг друга. Они что-то мне говорили. Пытались утешить. Истошный крик и плачь матери доносился до ушей. Я выбежала на улицу и увидела, как врач из неотложной помощи,

наклонившись над отцом, сказал:

— Его уже не спасти. Остановка сердца.

Он констатировал физическую смерть отца. В этот миг наступила и моя — душевная. Все органы внутри превратились в прах.

— Не-е-ет! — оглушительный вопль вырывался из груди.

Я бежала обратно к отцу. Упала на колени и старалась поднять его.

— Нет, нет, нет! — согнулась от тяжести тела отца. Не могла удержать его. — Не правда! Папа, вставай. Вставай!

Почувствовала, как меня приподнимают, оттаскивают от него.

— Камилла, — голос Адэма в самое ухо отрезвил меня. — Камилла. Его больше нет. Он умер.

— Не смей. Не смей такое говорить, — я оттолкнула его от себя, начала колотить руками по его груди. — Как ты можешь? Как ты можешь такое говорить, Адэм?!

Как он мог произносить такое? Заглянула ему в глаза, задыхаясь от ненависти. Он смотрел на меня, и я видела, как его зрачки застилала влага. Лицо Адэма было перекошено от скорби.

— Мне жаль, — произнёс он.

Его слова сопровождались одной слезой из правого глаза.

— Мой отец не умер! — кричала ему в лицо, замахиваясь, ударила его по щеке ладонью.

— Мура-а-аз, — крик матери прорывался в сознании сквозь окружающий шум. — Мой Мураз умер…

Я резко развернулась, решив вернуться к отцу. Он не мог умереть! Все просто сошли с ума!

Но мне не удалось ступить и шагу. Адэм, развернул меня за плечи, стискивая в объятьях до хруста в костях.

— Его больше нет, — вырвалось шепотом мне на ухо.

Мой разум затуманился, воздух покидал лёгкие.

«Меня тоже больше нет.» — последнее, что промелькнуло в голове перед тем, как я осела у него на руках.

Шаги и шуршание за спиной проникают в моё подсознание и выдергивают из сна. Я открываю глаза и моментально жалею об этом. Дневной яркий свет больно бьёт по ним. Понимаю, что прошло уже достаточно времени с тех пор, как я тут. Заставляю себя встать. Затёкшие мышцы причиняют боль и дискомфорт.

Ощущаю, что позади меня кто-то стоит. Затылок покалывает, чувствую спиной тяжёлый взгляд. Я оборачиваюсь и с трудом удерживаюсь на ногах, чтобы не грохнуться вниз.

Наши взгляды встречаются. Я смотрю, не мигая на мужчину в чёрном расстёгнутом пальто, что держит в руках гвоздики.

Значит, это он. Двадцатого числа каждого месяца, в день, когда не стало отца, я находила на его могиле десять алых гвоздик.

Я не знала, кто их приносит и когда. И решила, что кто-то из братьев позаботился об этом, заплатив кому-то из местных.

Пребывая в растерянности, ныряю в себя. Стараюсь понять, что же я чувствую, увидев его вновь? Но в голове нет ни одной мысли. Пустота. Сердце не бьётся. Не качает кровь.

Мой соучастник, человек, который виновен в смерти отца настолько же, что и я, тоже не молвит ни слова. Он проходит вперёд, положив цветы на мраморный гранит, смотрит на памятник. Я чувствую, как в груди, наконец-то, начинает функционировать сердце. Оно пропускает удар.