Осколки великой мечты
Шрифт:
– Нам надо поговорить! – сквозь зубы процедил Иван.
– Ну и поговорим дома, – пожала плечами Ника. По насупленному виду Баргузинова она поняла, что тот настроен на серьезную ссору. Отлично, она тоже к ней готова. Только не на виду же у соседей!
– А где твой старый хрен? – спросил Баргузинов.
Из-за забора явственно слышалось мальчишеское хихиканье.
Ника подавила злость, показала глазами на место, где пряталась стайка любопытных пацанов, и спокойно сказала:
– Иван, мы все обсудим дома.
Она
За ту минуту, пока они ехали к дому и парковали машины (свой джип Иван в гараж не погнал, оставил во дворе), Ника уже определила схему разговора: «Иван, мы взяли друг от друга все, что могли. Наши отношения себя изжили. Я могу тебя уверить в том, что «старый хрен» – всего лишь мой деловой партнер. Но – не буду. Потому что теперь – это мое личное дело, и тебя оно не касается. Наша любовь прошла, помидоры давно завяли. Настало время поставить точку и расстаться друзьями».
Но, как иногда бывает в математике (и тем более в человеческих отношениях), разговор пошел совсем не по заданному алгоритму…
Иван прошел в гостиную, машинально принял чашку со сваренным Никой кофе. Он почему-то избегал ее взгляда. Смотрел куда угодно, только не на нее. Ника устроилась в соседнем кресле, выжидательно взглянула на него… Баргузинов сказал наконец – его голос звучал хрипло и неуверенно, что ему вовсе не шло:
– Ника, я буду с тобой откровенным. Мне это решение далось тяжело… Ника, понимаешь, я понял… Это так смешно, – он нервно засмеялся, – так смешно и глупо…
Она терялась в догадках. Чего такого Иван надумал? Ника коснулась его руки, подбодрила:
– Баргузинов, не узнаю тебя! Чтоб ты – и смущался?! Говори быстрей!
– Да, я смущаюсь! – сказал он громко. – Смущаюсь, как последний идиот!
– Влюбился, что ли? – предположила она. – Девчонку молодую себе нашел?
– Тебя это волнует? – Он цепко взглянул на Нику.
– В общем-то, нет. – Она равнодушно пожала плечами.
В камине потрескивали дрова. Огонь увлеченно лизал поленья, подмокшие деревяшки посвистывали.
– Почему дрова мокрые? – неожиданно спросил Иван. – Опять забыли в дом занести?
– Не занесли. Только уже под дождем спохватились… Они еще высохнуть не успели, – призналась Ника.
– Бардак! – резюмировал Иван, презрительно пожав плечами.
Это был прежний Баргузинов – сердитый, строгий, уверенный в том, что без него Никина жизнь пойдет под откос.
– А какого черта ты тогда руки распускал? – фыркнула Ника. – Сам скандал начал, сам – ушел, а теперь еще на меня наезжаешь! Следил бы сам за своими дровами!
Он опустил голову:
– Ну… это… в общем, я извиняюсь.
Раньше Ника бы опешила. Иван – извиняется перед ней? Извиняется? Смущается, словно школьник? Да раньше за его «прости» она бы ему на шею бросилась, зацеловала бы, растаяла
Но то было раньше. А сегодня Ника разъярилась. Она вспомнила, как прикладывала холодный компресс к щеке, на которой остался след от Ивановой руки, как Васечка утешал ее и плакал вместе с ней…
– Поздно извиняться, – холодно сказала она. – Ушел твой поезд, ясно?
– Ника… – Он потерянно посмотрел на нее. – Ну прости меня, я… я погорячился!
Ника не верила своим глазам. Баргузинов даже говорить стал на пару тонов ниже, его голос звучал мягко, вкрадчиво – вылитый профессор Полонский! Заболел он, что ли? Может, у него СПИД нашли?
– Ты, часом, не заболел? – Она постаралась, чтобы в голосе прозвучали презрительные нотки.
– Да, заболел, – сказал он спокойно. – Тобой. Я заболел – тобой. Люблю тебя, дуру, ясно?
Вот тебе, Никочка, и Юрьев день!
Иван вскочил с кресла, нервно прошелся по гостиной. Его голос креп, набирал обороты:
– Ника, коза! Старушка, я понял! Понял, что без тебя не смогу!
Он подошел к ее креслу, опустился рядом на пол, взял ее руки в свои:
– Мы столько пережили вместе. Вместе работали… Боролись… И я… я ни разу не говорил тебе, что я тебя – люблю.
Ника ошарашенно смотрела на Ивана. Не может он говорить таких слов. Это не его метод, это бред какой-то… Неужели он ее разыгрывает? Зачем?
– Иван, ты и вправду заболел. С головой поссорился, – сказала она твердо.
Вместо ответа он приник к ее губам. Поцелуй был не сильно страстным, как всегда. Сегодня его губы касались ее губ осторожно и нежно.
– Ника, давай начнем все сначала, – сказал он, разомкнув объятия.
Она недоверчиво смотрела на него. И начинала понимать, что Баргузинов действительно не шутит.
До Ивана наконец дошло – спустя сколько лет! – что женщине нужна любовь, нужны нежность и забота, а не только стопки баксов, придирки, окрики и сильный, грубый секс.
Ах, Иван, если бы ты понял это немного раньше… Хотя бы год назад понял! И стал бы жалеть меня, и прижимать к груди, и утешать, если я плачу…
А теперь – поздно.
Ника сказала устало:
– Иван, ты опоздал…
Она тоже вскочила с кресла, встала перед ним – он по-прежнему сидел на полу. На ее глаза навернулись слезы.
– Знаешь, что я тебе скажу! Ты ночами прятался в своей спальне и счастливо храпел. А знаешь, каково было ночами – мне? Когда я сидела без сна, и вспоминала, и думала? Ты хоть раз спросил меня, каково это – потерять любимых родителей и знать, что ты даже не можешь за них отомстить? А после этого… банка? Ты интересовался, каково мне было одной в Америке? Когда я каждый день ждала, что ко мне – придут? Придут и небрежно спросят: «Мадам Веселова? Мы тут к вам по поводу кредита…» Тебя волновали мои проблемы? Да черта с два! Ты всегда жил, как хотел! Лишь бы тебе было хорошо и комфортно!