Осколки
Шрифт:
— Хочу, чтоб ты понял, что все это не похоже на сопливые мелодрамы — появился мужик, любовь и все проблемы прошли, психика восстановилась. Это так не работает, я теперь такая навсегда. Сломанная, бракованная, с кошмарами, страхами, паническими атаками. И тебе придется с этим мириться, возможно даже подстраиваться, прогибаться.
— Вот оно что… Саш, я никогда легких путей-то и не искал, повторюсь. А потом…. Я влюбился по уши! Мне без тебя хреново, понимаешь? Пусто. Не хочу так.
— Это пройдет.
— Не пройдет. Это всерьез. Всерьез и поэтому меня так клинит на тебе,
— Расскажи мне тогда, как?
— Я — пень, который на старости лет крепко влюбился и не понимаю, что мне сделать, чтоб ничего не испортить. Ты права, я в себе не уверен, мне эти шестнадцать лет разницы костью в горле. Хотя. я рядом с тобой вообще ни в чем не уверен, кроме того, что ты мне безумно нравишься. А ты… Я в точку попал — иллюзия, мечта, сказка, — он повернул руль, сворачивая в сторону Лугового, на меня Сергей по-прежнему не смотрит, — я когда эти фотографии увидел, такая злоба вперемешку с болью, до темноты в глазах. Я не думал, что меня настолько заденет, поэтому и повел себя как последний мудак, но я сам себе сожрал уже за это, Саш!
— Мне тебя пожалеть?
— Можешь выматерить, — предложил он.
— Обойдешься.
— Зря отказываешься.
— А откуда такая уверенность, что мне это нужно? Может у меня уже нет ничего к тебе?
— Я был на концерте, — напомнил Сергей.
— Так я имен не называла, — отбила я, — может у меня все перегорело уже и это так, прощальный аккорд? — наверное, мне пора запомнить, что Топольского не стоит провоцировать и брать на слабо.
Мы как раз остановились на светофоре, и он вдруг перегнулся ко мне, касаясь моих губ своими. Тело откликнулось раньше, чем я успела опомниться и себе что-то запретить. Сердце рухнуло вниз, бешено забившись. Господи, как я соскучилась! По нему, по глазам, рукам, голосу, губам, запаху…
— Перегорело? — спросил он, так и не отстранившись.
— Сережа… — беспомощно начала я. Что я скажу? Все и так понятно.
— Плохо мне без тебя, Санечка. Очень плохо, — он выпрямился — на светофоре как раз загорелся зеленый.
Машина тронулась. Теперь Сергей тоже молчит, глядя на дорогу. Я только сейчас замечаю, что на нем та же льняная рубашка, что была в первую нашу встречу. Как символично, да?
В горле неприятный колючий ком, но плакать нельзя, и дело тут даже не в то, что smoky eyes старательно нарисованный Надюшкой превратится в грустную панду, а в том, что слезы — это слабость, а слабой я сейчас быть не могу. Беседовать с Топольским нужно на равных, чтобы он меня услышал. И у меня получится, наверное, если он больше не станет меня целовать.
На лобовое стекло упали первые капли дождя, Топольский включил дворник, все так же, не глядя на меня. Молчание становится все более натянутым. Интересно, о чем он думает?
— Сережа, — не выдержала я, когда тишина стала такой вязкой и тяжелой, что ее можно было потрогать руками.
— Да?
— Ты понимаешь, что у меня шанса на ошибку нет, я не хочу снова себя собирать из кусочков.
— Я тебе это и не предлагаю. Я уже
— Кто знает, как ты за девушками ухаживаешь, вдруг это для тебя в порядке вещей?
— Ревнуешь? — Сергей наконец посмотрел на меня, — Зря. Саш, прости, но у меня между отношениями и работой обычно перевешивает работа. Обычно, но не с тобой.
— Могу гордиться?
— Можешь. Но меня это пугает, если честно. Напомни, куда сейчас сворачивать?
— Направо и до конца.
Если бы Топольский начал увиливать и клясться мне в верности я бы не поверила, а вот эта его честность меня обезоружила. Он, в отличие от меня, был готов душу вывернуть, если понадобится.
Пока я думала, мы добрались до Лугового. Лениво шурша дождевиком подошел охранник. Имени я его не помню, лопоухий парнишка появился совсем недавно.
— А Александры Алексеевны… ой, здрасти! — это он увидел меня на пассажирском кресле.
— Вечер добрый. Шлагбаум поднимите, пожалуйста, — ответил за меня Топольский. К нашей охране теплых чувств у него так и не появилось.
— Зря ты так, — усмехнулась я, — парень вон под дождь вылез ради тебя.
— Лучше б он за твоими воротами смотрел, чтоб туда ничего не подкидывали.
— Видишь, вроде ничего больше не подкидывают, — я нажала на брелок и ворота послушно разъехались.
— Неисправимая оптимистка, — покачал головой Сергей, глуша мотор.
— А где собака? — уже на крыльце спросил Топольский.
— У Андрея. Я ведь дома не живу.
Краем глаза я проследила за реакцией на мои слова, но ревности я не увидела. Одумался?
* * *
Сергей.
— Подождешь? — спрашивает Саша, открывая входную дверь, — Я чайник поставлю и переоденусь.
— Я покурю пока.
Дождь все еще льет, а мне не по себе. Я сейчас тот самый палач, который будет загонять иголки под ногти, заставляя вспоминать то, что очень хочется забыть. Неприятная роль, не таким я хотел быть в глазах любимой женщины.
Я оборачиваюсь на шаги.
— Теперь ты никуда не денешься, — улыбается она уголками губ, ставя на столик две чашки с чаем.
— Ты не представляешь, как мне иногда хочется, чтоб кто-то наливал мне чай не спрашивая.
— Это такая же проблема, как и поговорить? — она подошла к перилам достала из кармана большой толстовки, накинутой на плечи, пачку сигарет. Суетливым движением вытряхнула одну и заозиралась в поисках зажигалки.
— Проблема, — я щелкнул своей, слабый огонек на мгновение осветил ее лицо.
— Спасибо. Начнем душевный стриптиз? Правда я никому не рассказывала кроме врача и в суде. Вряд ли с тобой будет легче.
— Я знаю достаточно, чтоб не заставлять тебя вспоминать.
— Что конкретно ты знаешь?
— Что ты любила, а он мудак. Что играл, что подставил тебя, откупился. Про клинику знаю, про шрамы.
— Действительно, почти все. Как интересно у тебя все в три предложения вместилось. А шрамы…Это вторая попытка была, если бы не Андрей, то, наверное, с первого раза бы получилось.