Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

Следом за Асфаной появился Дюдень. Лысина - в поту, куценькая бородка растрёпана.

–  Пошли, ханум, к господину, - голос не предвещал ничего приятного.

Евфимия - что было крайней редкостью для неё - ощутила сосущий страх. В мыслях всплыло слово «гарем». Не уготовано ли ей место среди жён Мамутека? Неведомо для чего взяла Раину с собой.

–  Помогай тебе Биби-Мушкиль-Куша, - напутствовала шёпотом Асфана.

–  Кто, кто?
– переспросила боярышня.

–  Госпожа-разрешительница, покровительница

всех жён…

В покое Ханифа Евфимия прежде всего узнала царевича в щегольском терлике с перехватом у пояса, с короткими рукавами. Чем-то знакомым повеяло и от свирепого на вид тучного мурзы в длинном, ниже колен, чапаке типа кафтана. Третий, с колючим взором и ухоженной чёрной бородкой, был Ачисан.

–  Какую жемчужину у себя скрываешь, Ханиф?
– прищурился Мамутек.

Тучный мурза вперил во Всеволожу подозрительный взгляд.

–  Моя гостья, - сказал хозяин.

–  Почему твоя гостья не может оказаться моей?
– лучезарно улыбнулся царевич.

Раина, державшаяся бок о бок с боярышней, дрогнула.

–  Она гостья моей жены Асфаны, - уточнил Ханиф.
– Я твоей милости объяснял после битвы под Суздалем…

–  Хотел её отпустить домой, - напомнил царевич.
– Её дом - твой дом? Ты мне лгал.

–  Мой дом - её дом, - понурился Канафи.

Тучный мурза не спускал глаз с боярышни. От такого внимания захотелось провалиться сквозь землю. Где ей встречались эти обвислые усы?

Мурза прошептал царевичу нечто важное, ибо Ханиф, расслышав, с испугом посмотрел на мурзу, с жалостью - на Всеволожу.

Мамутек согласно кивнул и отдал приказ через дверь.

Некоторое время вельможи переговаривались на своём языке. Потом царевич сказал:

–  Выйди, женщина в соседний покой. Пусть девка переоденет тебя.

Евфимия и Раина вышли. В малой палате, где только что беседовали имам и отшельник, боярышню ждала русская мужская сряда, какую носят стремянные. Тут она догадалась, вернее, вспомнила: свирепый на вид вельможа был тот, что под стенами Белёва вёл переговоры с князьями. Толмач именовал его «Хочубой», Евфимия же из татарских уст ясно слышала: «Кичибей».

–  Ой, возвращаться к ним, словно отроковицам в пещь огненную!
– волновалась Раина.

–  Хоть в ад, иного пути нам нет, - переодевалась Евфимия.

–  Маматяка боюсь!
– стонала лесная дева.
– Было мне возле него «привидение» то: злодейски умертвит он отца и брата.

–  Фух!
– перевела дух Евфимия, поскольку Раинины «привидения» то и дело сбывались и боярышня начинала им верить.
– Вот от чего ты давеча дрогнула!

Едва обе переступили порог Ханифов, Кичибей, или Хочубой, ткнул пальцем во Всеволожу:

–  Советник князя Дмитрия Красного, уготовь Аллах покойнику в джаканнаме жаркую сковородку!

–  Верно ли?
– резким голосом

спросил Мамутек ту, что намеревался взять в жены.

–  Твой мурза памятлив на лица, - кивнула Евфимия.

–  Кто родил тебя, лучше бы родил камень, - проскрежетал Ачисан.
– Камень занял бы своё место при постройке стены.

–  Я пыталась построить стену доверия меж двумя ратями под Белёвом, - заявила Евфимия.

–  Посланник Аллаха учит, - возразил Ачисан, - советы жён нам нужны, чтобы делать наоборот.

–  Однако же ваша мудрость гласит о женщине, - напомнила Всеволожа, - «она родит, она и на ноги ставит», «Язык немого лишь мать поймёт», «У кого нет жены, у того нет близкого».

–  Женщина - мешок орехов, чтобы купить или продать. Мужчины намного выше степенью своего достоинства, - упорствовал Ачисан.

–  Когда арабское племя туарегов проиграло битву, - напомнила Евфимия из истории, - пришли на помощь женщины и выиграли бой. С тех пор в этом племени они сняли паранджи и заставили носить их мужчин.

Услышанное о туарегах вызвало бурю негодования у царевича и вельмож. О чём они спорили? Что приказывал Мамутек? В конце-то концов Ханиф сурово велел Евфимии:

–  Удались пока… Боярышня и Раина вышли.

Хозяйка ждала у входа на женскую половину.

–  Что?

–  Кичибей узнал во мне белёвского советника при князе, участницу споров о докончаниях, - сообщила Евфимия.

–  Ой, ой, ой, ой!
– сжала голову Асфана.
– Теперь попадёшь не в зенан к царевичу, а на плаху. Они потеряют разум!

Раина беззвучно плакала.

–  Когда открывается истина, разум отступает назад, - вздохнула Евфимия.

Мрачное воцарилось молчание. За трапезой к еде не притронулись ни хозяйка, ни гостьи.

Повечер явился Ханиф, перемолвился с главной женой и вышел.

–  Не обо мне ли шла речь?
– осведомилась Евфимия.
– Тайны нет?

Асфана прижала подол к лицу и разревелась навзрыд.

Айбикен смачивала её виски целебной водой. Открыв лик, татарка произнесла сквозь всхлипы:

–  Велел одеть воином. Горе тебе! Сегодня предстанешь пред грозные очи Улу-Махмета. Царь будет твоим судьёй!

9

Палата, где заседал диван казанского царя в Курмыше, сравнительно с великокняжеской Престольной была скромна. Белые стены - глазу остановиться не на чем. Ковры - единственная роскошь, - стопа утопала в них. По бокам - мурзы, в средоточии же, у противоположной от входа стены, на более высоких подушках - старый, сухонький Улу-Махмет. По левую и правую руку - царевичи.