Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

–  Машалла!
– прозвучал над ней голос Дзедзе.

–  Что лопочет ясырка?
– спросил голос Косого. Евфимия знала: ясырка по-татарски - пленница, рабыня. Стало быть, Дзедзе ровня с ней. Страшна придворная выслужливость, ясырская страшна вдвойне.

–  Лопочет: «Не дай Бог, коли боярышня помрёт от голода», - пояснил голос Шемяки.

–  Вестимо, не дай Бог, - подтвердил голос Косого.
– А что прикажешь делать? Лечец бессилен.

–  Я отыскал тебе лекарочку, - прозвучал голос Шемяки, удаляясь.

Опять настала тишина. И длилась до тех пор, пока

то ли во сне, то ль вьяви достиг слуха Евфимии распевный знакомый зов, сладостный до боли в сердце:

–  Ба-а-рышня!

Ну до чего же ясный сон - Фотинья! Грибница без грибов, чародейка без волшебных чар, ослушливая, непутёвая сестра лесная.

–  Ты - наваждение, - произнесла боярышня и ощутила шаловливый, но чувствительный щипок.

Потом они сидели, обнявшись, как два родные существа. Тепло от крепкого, здорового тела Фотиньи вливалось в ослабевшую заточницу.

–  Власта оплошно не уберегла тебя, - звенел в отчаявшейся душе голосок драгоценной гостьи.
– Амма Гнева ей ижицу прописала на заднем месте.

–  Как… ижицу?
– не поняла Евфимия.

–  Две полосы на ягодицах от розог - вот тебе и буква ижица!
– весело объяснила Фотинья и продолжила: - Янина сразу увидала: ты - в беде! Виновница - реветь: «Её умыкнул прилучник!» А ей в ответ: «Нелюбимый любовник страшнее зверя!» Амма Гнева послала меня на выручку. Уж я урядлива! Привлекла взор ближайшего Шемякина болярца Ивана Котова. Тот представил меня князю Дмитрию, князь - брату Василию. И - я здесь!

–  Счастье, что ты здесь, - дышала её теплотой Евфимия.
– Хоть чуть-чуть с тобою посидеть…

–  Нет, не посидеть, - приникла к ней лешуха, - бежать!

Всеволожу позабавила её самоуверенность.

–  Помочь бежать отсюда не в измогу даже лучшей ученице пани Бонеди.

Тут Фотинья соскочила с ложа.

–  Кто ж как не Агафоклия тебе наврала, будто дара у меня нет?
– сощурилась она.
– Лжа, и только! Помнишь, как тебя потянуло на наш вьюнец?

–  Какой… вьюнец?
– спросила Евфимия.

–  Ну, хоровод с песнями. Это я на опушке тебе внушила. А как амма Гнева не наказала меня? Посулила, да позабыла. Это я так захотела. Не сразу нашла в себе дар внушения. Истязала и дух, и плоть, чтобы вытянуть его и взлелеять. Попробуй-ка день-деньской глядеть на одну вещицу! Повесишь перед собой еловую шишку и… А, да что!
– махнула рукою лесная дива.
– Главное сейчас, в тебя вернуть силы. Притом блюсти мерность в пище, не нарутить здоровью. При побеге уложу на пол охранышей за дверьми, Софрю с Ельчей. Пусть дрыхнут, пока мы зададим лататы. А допрежь того входи в тело. Велю Асфане поспешать с естьём.

–  Какой Асфане?
– удивилась боярышня.
– Мне услуживает татарка Дзедзе.

–  Какая ещё Дзедзе?
– в свою очередь удивилась Фотинья.
– «Дзе, дзе» по-татарски «да, да», «ладно, ладно». Её зовут Асфана.

–  Не разумею татарский, - смутилась Евфимия.
– Тебе он ведом?

–  Ещё бы!
– Дева опечалила свой весёлый лик.
– Родилась, выросла в Орде. Родителей-полонянников потеряла в мор. Нищенствовала на паперти русской церкви.

Блаженной памяти князь Андрей Можайский, будучи в Сарае, сжалился над сиротой, привёз на Русь, выпестовал, как родную. Княгиня же его, литвинка Аграфена, испугалась, что сыночек её Вака слюбится со мной, прогнала из дому по смерти князя. Слава Богу, приуютили Мамоны. Амма Гнева приняла в своё сестричество.

Боярышня с большой натугой поднялась, взяла за руки сестру лесную, расцеловала в обе щеки.

–  Господь воздаст тебе, Фотиньюшка, спасительница моя!

Дева оправила слипшиеся пряди на висках заточницы.

–  Поверила в меня, голубка. Вот и славно! Возьмёмся за лекарство. Тем временем князья, наши враги, я мыслю, ещё не возвратятся из похода. Большую силу шлёт на них Василиус. Они в нём ещё видят удельного коломенца, а он великий князь Московский. Чем разрешится рать?

Боярышня, опершись на её руку, устало прилегла на одр.

–  Я разумею, не его победой, - тихо молвила она.
– Воевода Патрикеич стар. А Юрьичам отец прислал пособ.

–  Нам всё едино, ба-а-рышня, - прижалась к ней горячею щекою Тинка.
– Успеть бы на ноги тебя поднять. Пусть их дерутся. Наш путь не на Москву, а в Нивны. В жилище ведьм!

3

Евфимия выздоравливала в ненастье, а когда выздоровела и подошла к окну, утреннее солнце залило лож-ню золотом. Фотинья жмурилась у приоткрытой оконницы и, вскинув указательный перст, вслушивалась невесть во что.

–  Тишине внимаешь?
– улыбнулась боярышня.

–  Тс-с!
– шёпотом просвистела лесная дева.
– Улавливаю, что предрекает воронограй. Есть у аммы Гневы книга такая гадальная. Грядущее открывается по крику ворон.

–  Что же тебе вороны награяли?
– продолжала усмехаться боярышня.

Лик же её спасительницы оставался строгим.

–  Преграды накануне пути!

Евфимия так и села на одре, уронив руки долу.

–  Чёрные светлого не накличут!

Её побег был решён. Хотя подробностей предстоящего Фотинья не знала до времени. Иван Котов, боярин Шемяки, думал-продумывал важные мелочи. Тинка ждала его последнего слова, чтоб всё боярышне сообщить потонку.

–  Асфану вот-вот жду с ответом, - сжимала она ладонь в ладони.

–  Асфану?
– перепугалась Евфимия.
– Преданную ясырку Васёныша?

–  Ха!
– отмахнулась Фотинья.
– Ясырка, да не преданная. Ты в толк не возьмёшь, кто она такая.
– Присев рядком, многознайка продолжила: - Асфана - главная жена любимца Улу-Махмета, молодого ордынского воеводы, Ханифа. Она ласково зовёт его «Канафи». Отец царского батыра, стало быть, её свёкор, состоял беклярибеком в Орде, ба-а-альшим начальником! Асфану похитили люди Улумахметова брата Кичи-Ахмета. Между братьями свара за царский стол. А похищенницу привезли по Волге на Русь и продали костромским князьям. Так что Асфана душой с нами!