Ослепительный нож
Шрифт:
Когда позади осталось подградие и голый березняк запестрел в оконцах, колымага то и дело стала проваливаться в промоины. Всадники останавливались, дружно спешивались и под руководством Кожи начинали работу чуть ли не по колено в воде.
– Задок, задок подымай! Веселей берись!
– Но, но, окаянные!
– Тьфу, растакую твою…
– Па-а-береги бабий слух!
Всеволоже было неловко, что вместе с каретью как бы и её подымают холопьи руки. Платонида же не испытывала неловкости и на предложение боярышни выйти отрубила:
– Ещё чего!
Окончательно увязли,
– По нужде?
– тоскливо изрекла Платонида.
– Я расслышала: к месту прибыли, - сообщила Евфимия.
– Князь спросил Кожу, как нашёл место, тот сказал, что берёзка здесь согнута, связана буквой «рцы».
Платонида прилипла носом к оконцу, не углядела берёзовую букву, опять разворчалась на сумасбродство Василиуса. Сумасброд тут же стал соседствовать в её рассуждениях со словами «самодержавен», «самовластен» и в конце концов - «самодур».
– Ну на что доброму женатому мужику девица?
– возмущалась «мамушка Латушка».
– Хоть бы и великому князю! А он уже не великий, а столкнутый.
Всеволожа не откликалась, думала своё. От Василиуса - не от Васёныша!
– не очень-то мудрено сбежать. Что же её удерживает? Бросится свергнутый венценосец к татарам - как в омут канет. Не конец придёт бедствиям Руси, а начало. Дядюшка Юрий на ладан дышит. Василий Косой в порфире - серый волк в шкуре льва. Шемяка всё удельным «братьям» раздаст и ордынцев лакомыми кусками употчует за голубой призрак власти. Каково-то будет подвластным! Держится всенародная надежда Василиус за краешек своего великого княжества, кто пособит ему удержаться? Всего два советника остаются при нём. Андрей Голтяев беден умом, Андрей же Плещеев - опытом. Евфимия тяжело понурилась…
Дверца распахнулась внезапно. Забелил воздух шалый апрельский снег, закуржавел бороду княжого воина Кожи.
– Боярышня, инок требует тебя. Велено привесть. Всеволожа глубже надвинула разлапистую шапку атласной ткани с опушкой из бобрового меха, запахнула зимний меховой опашень, легко выскочила, опираясь на руку воина. Платонида рта раскрыть не успела, как её подопечная углубилась в лес при поддержке расторопного спутника.
– Кто уведомил инока обо мне? Князь?
– Государь… про тебя… ни звука!
– совсем запыхался Кожа.
– Макарий сам молвил: «Деву с собой привёз. Пошто прячешь?»
Подошли к чёрной кельице на тесной поляне, очевидно раскорчёванной руками отшельника. Ступив за порог раскрытой Василием Кожей двери, Евфимия сразу увидела Макария, поразилась величественной его осанке. Ничто и никто не бросался в глаза в тесной избушке, даже высокий Василиус, стоявший в углу, - только инок в чёрной скуфейке, чёрном подряснике, подпоясанном вервием. Что исполняло его величием? Лик, осветлённый лишениями? Взор, возвышенный мыслями?
– Спаси тебя Бог, сирота Евфимия, - благословил пустынник вошедшую.
Она припала к высушенной руке.
– Отшельник пожаловал
Боярышня робко глянула на молодого затворника. Он доброй улыбкой приободрил её:
– Спрашивай, невеста Христова. Ведь жаждешь услышать от меня нечто.
Евфимия многажды отгоняла мысли о монашеской келье - последнем прибежище, оставленном ей судьбой.
– Я не невеста Христова, - вымолвила она.
– Грешная мирянка.
– Спрашивай, спрашивай, - пропустил инок её слова: - Тебе надобно знать…
Противилась этому «надобно», однако спросила:
– Пошто ты покинул мир? По крайности, личному попечению или слабости?
– Не то, не то и не то, - потряс головой Макарий.
– Тяжёлые времена побуждают печься не о себе, а о всех. Богоненавистные дела творятся у нас по заветам дьявольским. Не токмо между простыми людьми, между честными и великими. За всякое важное и пустое дело начинается гнев. От гнева - ярость, свары, прекословия враждующих сторон. Нанимаются сбродни. Пьянчливые, кровопролитные люди замышляют бой, души христианские губят. А привычка сквернословить ещё с дорюриковских славянских времён? Нет такого больше нигде между христианами. А хождения к лихим бабам, завязывание узлов, зелья, ворожбы? А венчание девочек ранее тринадцатого года? А торговые дела духовенства белого и чёрного, дача денег в рост? Всех грехов не исчислишь. Их отмаливать не в миру, а в пустыни, ближе к Богу, в молитвах обретя истину.
– Жилище молитвы - сердце, жилище истины - разум, - храбро вставила Всеволожа.
– Истина - озарение свыше, - ответил пустынник.
– Достигается не путём рассуждений, но постоянным очищением души, совершенным безмолвием чувств и помыслов, непрестанным упражнением в Богомыслии и молитве умной.
– Как помогло обресть истину это безмолвище?
– оглядела Евфимия закопчённую кельицу с маленьким очагом в углу.
– Успокоился и молчал, - объяснил Макарий, - сидел и собирал ум в себе.
– Этого ли достаточно?
– усомнилась боярышня.
– Для сосредоточения и усиления внимания, - терпеливо отвечал Макарий, - очень важны положение тела, связь молитвы с дыханием, собранность всего себя в верхней части сердца.
– И приблизишься к Божественному?
– горячо дыша, допытывалась Всеволожа.
– Появление существа Божеского, - отвечал отшельник, - обыкновенно открывается безмолвствующим в образе света. Его можно иногда видеть и телесными очами.
– Утомила сверх меры!
– ворчал Василиус в углу.
– Растолкуй, преподобный, - увлеклась Всеволожа, - как выдерживаешь такую жизнь?
– Божьей волею, - перекрестился Макарий.
– Когда пришёл, пустыня здесь была непроходимая. Ни стежки. Ни куда ступить ногой. Много гадов ползающих видел, един единствуя. Звери приходили к келии и ночью, и днём. Стада волков рыли и ревели возле немудрящего моего жилища. Иногда медведи окружали, но безвредно. Потом звери яко кротчайшие овчата ходили за мной, пищу принимали из рук. А какая пища? Зёрнышки, сочиво… Зимой однажды от великой бури занесло всю келью снегом. Так и жил в снеговой пещере, Богу тёплые молитвы воссылал.