Ослепительный нож
Шрифт:
Когда проехали подградие, первый храм нижегородский встретил их звоном колокола-голодаря:«Дзын-н-н! Дзын-н-н!»
У теремного крыльца в кремнике ждал младший воевода Юшка Драница. Едва Василиус сошёл с коня, а Всеволожа вышла из карети, он подоспел с поклоном.
– Государь! Весть из Москвы: дядя твой Юрий Дмитрия внезапь скончался. В церквах идут мольбы за упокой души новопреставленного…
А слух отягощал плакучий звук колокола-голодаря: «Дзын-н-н! Дзын-н-н!»
ЧАСТЬ
1
Евфимия и Кожа потемну вошли в Москву. По улицам у сторожевых костров - застава на заставе. Два чёрных путника, сходивших за отца и сына, воспринимались, как калики перехожие. Один бердышник протянул полушку, другой перехватил монету:
– Суму нищего не наполнишь! Остановились у ворот Мамонова двора.
– Прощай, Василий Кожа. Спаси тебя Господь за обережь, - очесливо промолвила Евфимия.
Намедни с Платонидою прощалась много дольше. «Мамушка Латушка» ревмя ревела. Оставили ей колымагу, коня с возатаем до дому. Колымагу выгодно продаст, возатая отпустит. Остаток длинного пути проехали верхами. Пришлось Евфимии переодеться в мужескую сряду. В ближайшей от Москвы деревне спешились, препоручив каурку и буланого рукам надёжным. Василий Кожа при возврате распорядится ими.
– Обожду, пока калитку отворят и примут, - стоял он у Мамоновых ворот.
– Не то тревога загрызёт.
– Куда же ты теперь?
– спросила Всеволожа.
– Недалече. Есть тут одни боярские врата. Не деревянные, а из ожиганного кирпича.
– Как?
– у Евфимии перехватило горло.
– Из ожиганного кирпича?
Ответить Кожа не успел. Калитка отворилась. Всеволожа очутилась в крепких объятиях.
– Боярышня! Ох, ждали! Ох, терзались!
– Прощай, Фимванна. Бог тебя храни!
– успокоился на её счёт и скрылся в темноте княж воин.
– Пошто, не спрашивая, отпираешь, Богумила?
– целовала Всеволожа сестру лесную, невзрачную девку-чернавку.
– Я тебя допрежь увидела.
– Допрежь? Увидела?
– Вежды смежила, духом напряглась и вижу - ты! Они прошли широкой лестницей в хозяйский верх, и Богумила закричала:
– Ам-ма-а-а!
Прибежали Акилина свет Гавриловна, Полактия, Янина.
Восклицания, объятия, терзанья из рук в руки, поцелуи…
Потом с дороги переодевание, препровожденье в баню и - за стол. Вошла Полактия с рыбными блюдами по случаю среды: с красной икрою белорыбицы, вязигою под хреном. Янина внесла уху судачью, пироги-телесы. Явилась Богумила с другим горячим: разварным окунем в рассоле и оладьями к нему. Всё это на медных сковородах с крупитчатым свежайшим хлебом-папошником, с укругами пшеничными и калачами хамутинными.
– Ведь ты не потребляешь мясо-рыбной пищи, амма Гнева?
– сощурила глаза Евфимия.
– А для тебя ж старались, - ответила Мамонша.
– Янина ещё утром объявила:
Хозяйка и её девицы кушали горячий взвар с заедками. Когда же трапеза окончилась, по чьему-то позову в столовую палату явился сам Мамон, а девы удалились.
– В дурное время ты попала на Москву, голубка, - пригорюнилась боярыня.
– Тебе бежать надо от нас, - вставил Андрей Дмитрия.
– Мне? От вас?
– не понимала Всеволожа.
– Видишь ли, какое дело, - начал объяснять боярин.
– Государь покойный, Юрий, если его можно государем величать, мучился болью в пояснице. В перехвате стана, между рёбрами и тазом, возмутились, по-латыни говоря, радикулы, то бишь корешки чулых жил…
– Ой, Андрей Дмитрич, ты попроще!
– прервала боярыня.
– Я же говорю о беложилье, мозговых нитях в оболочке, что пронизывают тело, - упорно объяснял Мамон.
– Короче, с наше поживёшь, узнаешь поясницу, - упростила разговор его супруга.
– Вот и маялся князь Юрий в шестьдесят-то лет. Немец Ерёменко, лечец кремлёвский Герман, не преуспел утихомирить его боль. Наш государь Иван Андреич прибыл из Можайска на Москву и тут же вызвал нас. Ведь матушку его, княгиню Аграфену Александровну от той же хвори излечили не кто, как мы. Ну, истолок и заварил Андрей Дмитрич поясничную траву горлянку…
– Не помогли припарки, - вздохнул Мамон.
– Пришлось жилу бить.
– Как жилу бить?
– вскинула брови Всеволожа.
– Кровь пускать, - вставила боярыня.
– Когда водырь Кузьма Кувыря выводил сторожевого зверя на двор опорожниться, - продолжил Андрей Дмитрич.
– Медведицу ручную?
– уточнила боярышня.
– Как знаешь?
– Великокняж воин прибыл в Нижний, рассказал Василиусу.
– А к нам из Нижнего первый тамошний богач Тарас Петров приехал на постоянное житье, - вспомнила Акилина Гавриловна.
– О твоей жизни через толстуху-мамку он знал многое. Обрадовал, что ты жива-здорова.
– Слыхала о Тарасе, - просветлела Всеволожа.
– Он откупил своей казною у татар полону множество людей всяких чинов. Имел шесть сел за речкою Кудьмою. Да запустела от неверных его земля.
– Так вот, - вернул боярин речь на прежнюю стезю.
– Когда медведицы в покое князя Юрия не было, мы с Акилиной приносили сокола. Он бил у правой руки жилу. Этим больной легчился.
Тут Акилина Гавриловна вытерла глаза.
– Мы теперь повинны в его смерти!
– Вы?
– крикнула ошеломлённая Евфимия.
– Князь отдал Богу душу после нашего прихода, - вздохнул Мамон.
– То бишь, когда взошёл Кузьма Кувыря с медведицей, Юрий был мёртв.
– Сокол заразил кровь?
– страдальчески предположила Всеволожа.
– Но так ли быстро помирают от зараженья крови?
– Князь был удавлен, - произнесла Мамонша охриплым голосом.
– Косой назвал себя великим князем и скрыл причину батюшкиной смерти, - поднялся Андрей Дмитрич.
– По его воле немец Еремейко определил кончину от удара. Однако мы на подозрении. Василий Юрьич нудит выдать нас, а наш Иван Андреич просит дать исправу. Да что там! Пусть суд и учинят, спасёт ли он? Сейчас ищут доводчиков.