Ослик Иисуса Христа
Шрифт:
Своё увлечение письмом Ослик находил полезным ещё и вот по какой причине: художественный вымысел невольно поощрял его интерес к сознанию – как науке. «Это пошло бы на пользу», – рассуждал он, что и понятно – Генри не считал себя каким-то особым специалистом в когнитологии. Тому было много причин (и никудышнее образование, и довольно ограниченный кругозор), вот он и стремился хотя бы что-то понять в этой области.
Впрочем, и заблуждаться не ст'oит – вряд ли вообще возможно постичь человеческое сознание. Над проблемой бились величайшие умы – от Аристотеля до современных исследователей, включая Дэниела Деннета, Ричарда
«На самом деле, участь вполне достойная и заслуживающая уважения», – признался он как-то Эльвире Додж, вспоминая своё заключение в психиатрической клинике. Эля смотрела на него ясными глазами, а ведь именно она была в ту пору Осликовой «гипотезой Римана». Непростая ситуация. Постичь сознание в его представлении означало бы, по сути, постичь Большой взрыв. Весьма абстрактная задача (учитывая, тем более, что и сам Взрыв, и его первые мгновения имеют лишь косвенные доказательства в отнюдь не совершенной голове примата).
Кстати, о приматах. С некоторых пор в России категорически не рекомендовалось упоминать об истинном происхождении человека, а всякая попытка опорочить имя Господа нашего («Творца») каралась тюремным заключением. По обоюдному согласию РПЦ и ФСБ истинным творцом человека признавался Бог. Да и вообще – местная церковь обустраивалась. Обустраивалась прочно и надолго, попирая светские ценности и кивая на якобы русскую самобытность. Приматы? А что приматы. Как и в дикой природе, русские приматы руководствовались преимущественно стайными соображениями. Доля сознательного в их жизни была ничтожной. И то – постичь эту «долю» казалось немыслимым.
Тем не менее, Ослик старался и, худо-бедно, но что-то там постигал. Сочиняя свои рассказы, к примеру, он вводил туда двух-трёх героев и старался думать, как они. Думая как они, Генри словно перевоплощался, наблюдал за собою и старательно фиксировал наблюдения в специальной базе данных. Какое-то время, правда, ушло на разработку этой базы и соответствующих программ к ней, но оно того стоило.
Расположенная в нескольких облаках Интернета, база позволяла работать с ней в любой точке земного шара и со всеми удобствами. Будучи в Ширнессе, Океании или на полюсе, Ослик фиксировал свои наблюдения (в связи с придуманными персонажами и вообще с людьми) и тут же получал уточнённую картину когнитивного механизма в целом.
Актуальный массив знаний представлял собой некий образ в виде совокупности фракталов (воспроизводящих колебания нейронов мозга), математическую интерпретацию процесса, алгоритмы и программный код. Со временем Ослик усовершенствовал разработанную им систему, добавив к ней своеобразный «мастер живописи». Теперь по завершении очередного шага рекурсии этот Мастер создавал живописный холст. «Для развлечения и на продажу», – смеялся Ослик.
В действительности же картины имели успех и неплохо продавались. На первый взгляд – небольшие зарисовки, но всё же.
Холсты радовали глаз, будоражили воображение, помогали пиару, но главное – создавали иллюзию, а иллюзия, как мы знаем, – прекрасный способ достичь вдохновения. «Прекрасный
Постепенно (продвигаясь от картины к картине) Ослик приобрёл довольно твёрдые убеждения насчёт полезности литературы для когнитивных исследований. Польза есть, не сомневался он. Взять хотя бы роман Лоджа «Думают» (Thinks).
Профессор Мессенджер там (Ральф Мессенджер – специалист по искусственному интеллекту) одержим идеей применимости потока сознания (бесконтрольной мысли) для робототехники, а Хелен Рид (писательница) не только возражает ему, но и вообще не разделяет убеждений Ральфа. Ни о каких роботах, тем более по-настоящему думающих и сопереживающих, она и слышать не хочет. В её понимании поток сознания уникален, а уж докопаться до универсального механизма (мысли) невозможно тем более. Литература и вовсе – утопия, а ведь писатели, по её словам – едва ли не лучшие исследователи «эго».
Ослик не раз перечитывал эту книгу. Временами казалось, он и сам был её персонажем: Генри внимательно «слушал» Ральфа с Хелен и находил их взгляды не только интересными, но и дополняющими друг друга. Он не чурался любого опыта, не создавал себе кумиров (Бог – величайший «Творец») и, возможно, ещё и поэтому пристально следил за происходящим в России.
В России тем временем творилось невероятное. Запрет следовал за запретом, но что примечательно – большинство русских этих запретов не соблюдали, а власть и не особо заботилась о соблюдении. Населению, как и раньше, позволялось делать всё что вздумается, зато при случае любого могли схватить и расстрелять. Иначе говоря, стоило вам возмутиться – к вам тут же приходили приставы, и дело с концом. Казалось, правящая «элита» намеренно развращает граждан: делайте что хотите, но и нам не мешайте. Как бы то ни было – метод работал. Рейтинг «элиты» был стабильно высоким, а среди простолюдинов и вовсе рос.
Те же, кто не мог больше терпеть – мучились.
Они либо уезжали на Запад («все ослики летят на Запад»), либо мирились (не так-то просто всё бросить, да и получить выездную визу – себе дороже), либо сознательно шли в тюрьму.
И вновь – тюрьма (дурдом на Мосфильмовской). Этот образ прочно засел в Осликовой голове. Тюрьма как устрашающий фактор имела неоспоримую ценность для его «Модели крокодила» и (он понял это со всей очевидностью) способствовала его увлечению литературой. Нет, в самом деле, а как ещё выразить свой протест и остаться в живых? За художественный вымысел судили, конечно, но пока что не расстреливали.
По словам Курта Воннегута, литература – лишь вопли болельщиков на трибунах проигрывающей команды («Времетрясение»). Хорошо сказано, согласитесь. Ослик же не только соглашался, но и будучи чрезвычайно скромным (надо же!), не испытывал никаких угрызений от своих «воплей». Он хоть и «вопил», зато ощущал себя хотя бы мало-мальски приличным человеком. «Да и вообще – лучше искренне болеть за объективно слабую команду, – думал он, – чем притворяться болельщиком заведомо раскрученного клуба».
Образно выражаясь, Ослик не болел ни за ЦСКА, ни за «Спартак», и уж тем более, он не болел за грозненский «Терек» Рамзана Кадырова (и Жерара Депардье). Да что и говорить – Чечня давно уже не та. Вместо того чтобы требовать независимости, республика лишь играла в футбол. Измученные бесконечными войнами и уставшие от несправедливости, чеченцы словно утратили свою гордость («Аллах бах-бах»).