Ослик Иисуса Христа
Шрифт:
(Услышав «зачем?», Ослик встрепенулся и припомнил такую же надпись напротив клуба Fabrique в Москве. Огромная надпись «ЗАЧЕМ?» во всё здание красовалась там год, а то и больше, пока Генри учился в академии. Честно сказать, он любил эту надпись. К тому же, если постараться, её можно было увидеть прямо из казармы, где Ослик провёл добрую половину своей юности. И, правда, ЗАЧЕМ?)
Все персонажи, о которых интересовалась Додж (Митя Захаров, Тайка Нефёдова и Vi) оказались совершенно реальными. Эльвира завязала переписку с Викой, и вот они встретились.
«Весьма
В центре под «небосводом» расположился Захаров. Он уставился в телескоп и крутил ручки (туда-сюда), не обращая ни малейшего внимания на гостей. У окна с видом на старинный особняк сидела Тайка и то ли плакала, то ли смеялась – не поймёшь, увлечённо разгадывая кроссворд. Из комнаты в комнату сновали чуть приторможенные люди, мелкие животные, а в воздухе парили птицы и насекомые.
– Клоны, – заметила Vi, – хотите, потрогайте, – обратилась она к Ослику, и Ослик потрогал.
Сначала кошку, – та уже тёрлась о его кеды (кошка писателя Шендеровича, пояснила Вика), – а затем и самого писателя – писатель как раз вышел на встречу и широко улыбнулся.
– Осталось уговорить принцессу, – сказал Виктор Шендерович и указал на Нефёдову.
«Неплохо», – подумал Ослик. Да и на ощупь Шендерович был как настоящий. «Вот бы такого папу», – в который раз уже размечтался Генри. Нет, с этими сумасшедшими он явно сработается.
Так и вышло. Они быстро нашли общий язык и распределили роли. Ослик поставлял идеи, Захаров переводил их в привычные для ВК формы, а Вика строила схемы – как бы осуществить план. Нефёдова по обыкновению занималась продвижением, решала судоку (и давала уговорить себя). Нашлось место и Додж. Будучи опытным экономистом и человеком, далёким от искусственного интеллекта, она считала деньги и выполняла весьма важную для компании роль эксперта-обывателя. Незавидная, но, безусловно, необходимая роль, особенно в применении к IT-технологиям.
День ото дня они сближались. Шло время.
И вот в один из декабрьских вечеров (за окном мело, близился снегопад) друзья по традиции собрались в «планетарии» на Мясницкой за обсуждением деталей проекта.
Вопрос касался нейрофизиологии и биомеханики кожи. Довольно старая тема, но крайне важная для выработки универсальных соглашений о тактильном поле, предложенных Генри Осликом. Сенсорный экран, «цифровая глина» (digital clay) и технология «гаптпад» (haptpad, от греч. hapto, прикасаться) остались в прошлом. На повестке дня были совершенно новые стандарты виртуализации, в том числе и стандарты осязательных интерфейсов. Но не суть.
В какой-то момент Генри приметил на столике у телескопа внушительное собрание писем. Часть конвертов были стянуты резинкой (по пять-десять штук), остальные валялись как придётся. Казалось, письма кто-то собирался перечесть, да так и позабыл. Его интерес вскоре заметила Россохина, но лишь взглянув на письма, погрустнела. Тайка и вовсе старалась не смотреть туда. И тогда он обратился к Захарову.
– Письма от Джони, – признался тот.
Оказалось, Джони слал им письма
Письма из тюрьмы – надо же! Как раз примерно от пяти до десяти писем в год. Для конспирации изгой отсылал их на адрес несуществующей подруги в Харькове. И правильно делал: отсутствие адресата – лучший способ быть услышанным. Переждав с неделю-другую в обшарпанном подъезде, письма отправлялись обратно на почту («Почта Украины», читай – «России»), где тамошние почтальоны успешно выкидывали их на помойку: нет посылки – нет проблемы. На помойке письма подбирали бездомные, прочитывали их (в основном рассказы, подписанные неким Биёбони Махатмой Ричем) и относили вновь по адресу.
Так бы всё и крутилось, если бы однажды люди, которым шли письма, не поняли что к чему. Они загуглили «Биёбони Махатма Рич» и постепенно (через блоги и форумы) вышли на «Виртуальный клон».
История напоминала творчество Килгора Траута – вымышленного писателя из романов Курта Воннегута. Килгор, правда, в тюрьме не сидел, зато сам же и выбрасывал свои рассказы на мусорку. Их подбирали бездомные и таким образом становились, по сути, первыми (и последними) читателями безвестного гения.
Джони не был, конечно, гением, но так или иначе письма стали доходить куда и требовалось. Получив отсканированные копии, Россохина распечатывала их (и выбрасывала в мусорку). Нет, не выбрасывала естественно, но и не особо радовалась. Ей мнился как бы преступный след во всей этой истории, да ничего не попишешь. Она добросовестно распечатывала и складывала письма в соответствии с датой отправления. Никто, не знал, что с ними делать – вот бумаги и лежали себе на столике у телескопа в Джонином «планетарии» под искусственным небосводом.
Между тем там было из чего выбрать.
На выходные Ослик взял письма с собой и, по правде сказать, зачитался. Вперемешку с рассказами шли небольшие отступления. «О том, о сём, – подумал про себя Генри, – но ни о чём конкретно». То Джони смотрит на воду, вытекающую из крана в своей камере, то сливает бачок и наблюдает за завихрениями в унитазе. Дальше следуют подробности (как бы мимоходом), а то и замечания. Вот одно из них: «Вода течёт и днём и ночью вне зависимости, открыт ли кран или закрыт». Спустя же абзац-другой можно было наткнуться и вовсе на чудо. «Что до завихрений, – например, – даже в унитазе они прекрасны». И так далее.
Попутно Джони размышляет и о будущем страны. Размышляет, но опять же – не в явной форме, поскольку это запрещено, а через аллегорию, рассказывая, к примеру, о насекомых, в изобилии населяющих его тюрьму. «Будни насекомых неприметны, – пишет он. – Насекомые вполне счастливы, что и понятно: единственное, в чём они нуждаются – еда и секс».
«Будет им и еда и секс! – заключает Фарагут в одном из писем. – Во всяком случае, руководство тюрьмы над этим работает, – не без иронии констатирует Джони. – Уже сегодня в тюрьме созданы все условия для гармоничного развития личности. Повсюду царят дисциплина и порядок. Заключённым читают политинформацию, у них есть спортивный зал и даже парикмахерская. Салон красоты в некотором роде. Салон красоты „Беллуччи“».