Основной инстинкт
Шрифт:
Он открыл дверь и вошел.
Мать лежала на спине, как лежала все последние недели, и смотрела, как всегда, в потолок. Только на этот раз глаза ее ничего не видели, кроме склонившейся над нею и размышляющей в последних сомнениях смерти.
– Я готова… – говорила мать. – Все ушло… Одна боль… Не хочу больше ждать… Забери меня…
Слова прерывались бессвязным бормотанием, потом опять наружу вырывалась мольба о помощи, обращенная к той, кого обычно боятся и стараются отгородиться от нее, спрятаться, обмануть. Мать уже ничего не боялась, кроме
Он подошел вплотную к кровати и остановился над умирающей старухой. Наверное, он вспомнил, как смотрела на него Вера, и понял, чего она от него ждала, хотя она и сама не знала, когда смотрела на него, что в ее глазах было выражено это желание. Вера надеялась на него, и он понял, что должен сделать.
Устремленные в потолок глаза уже не видели ничего, кроме черной пустоты. И только гниющее заживо тело еще напоминало матери, что она еще жива. И это вызывало в ней отчаяние и злобу.
– Скорее… – шептала она. – Не медли… Забери меня…
Как он это сделал?
Вера зажмурилась, пытаясь представить стоящего перед постелью матери мужчину.
Вот он наклоняется и… кладет свою большую ладонь на ее иссохшее горло…
Нет, зачем ему ее душить, ей достаточно легкого толчка, чтобы она сорвалась туда, где стоит уже одной ногой. Он просто нажал одним пальцем ей на горло…
Да, так оно и было!
Мать захрипела и слегка дернулась, выдавливая из себя последние силы. Ей нужно было помочь израсходовать их, сама она не сумела бы их истратить. Палец задержался на ее горле несколько секунд, во время которых оно судорожно дергалось, словно мать пыталась проглотить последние остатки своей жизни.
Но вот ее тело в последний раз вздрогнуло и затихло.
Он выпрямился, несколько секунд смотрел на нее, словно размышляя, все ли сделал правильно, потом повернулся и вышел из комнаты, а потом и из квартиры.
Вера не сомневалась, что именно так все и произошло.
Она вскочила с кровати и, не одеваясь, бросилась в комнату матери.
Та лежала с открытыми глазами, уставя неподвижный взгляд в потолок. Вере вдруг послышался стон, и она вздрогнула от испуга. Неужели она ошиблась?
Она внимательно всмотрелась в лицо матери. Оно было неподвижно и спокойно. В нем не было ни злобы, ни ненависти. В нем не было даже боли.
Вера поняла, что мать умерла. Она вдруг засмеялась, потом резко оборвала смех и заплакала.
В ее душе жила боль, вызванная воспоминаниями о том времени, когда мать еще была молодой, а она сама – маленькой несмышленой девчонкой, но эту боль смягчало ощущение невероятной легкости и свободы. Эта легкость подхватила ее и понесла, словно зонтик одуванчика, высоко поднимая над землей, на которой остались все ее недавние проблемы…
Весь следующий день ушел у Веры на хлопоты по организации похорон. Она позвонила в похоронное агентство, и оттуда приехала бригада «братьев милосердия», как они ей представились.
Честно говоря, ей не терпелось поскорее похоронить мать. Она попросила «милосердных братьев» сделать все побыстрее и обещала заплатить за срочность. Бригадир «братьев» посмотрел на нее осуждающе и проворчал что-то про нехристей, которые не соблюдают христианских обрядов, но деньги взял и сказал, что похороны можно устроить завтра, если, конечно, она добавит еще немного к уже выданной ему сумме. Пришлось добавить. Денег было не жалко. У Веры как раз осталась неизрасходованной сумма, которую она накопила на героин для матери. Деньги в любом случае предназначались ей.
«Братья» обмыли мать, переодели в платье, которое с Вериного разрешения подобрали в шкафу, и уложили ее на стол, а сами отправились за гробом.
Вера разыскала записную книжку матери и принялась обзванивать всех подряд, поскольку не знала почти никого из ее знакомых, разве что Романа Израилевича и того поставщика наркотиков, у которого постоянно покупала для матери героин. Но ему она звонить не стала.
Все, кому она сообщала о том, что мать умерла, охали и выражали сочувствие, но Вера ясно понимала, что многие из ее собеседников даже не могли вспомнить, о ком идет речь. Да и велико ли событие – умерла старая московская проститутка! Но Вера чувствовала, что обязана обзвонить всех, кто знал когда-то ее мать. Ей не хотелось верить, что мать была одиноким человеком, что у нее не было ни друзей, ни подруг. Вера всем сообщала о времени завтрашних похорон, и все выражали непременное желание прийти проститься с ее матерью.
«Хоть бы кто из вас вспомнил завтра о сегодняшних обещаниях! – зло думала Вера, делая очередной звонок. – Все врут! Все до одного!»
У нее было предчувствие, что провожать мать она будет одна.
Вернувшиеся с гробом «братья милосердия» наполнили квартиру запахом свежей сосны, который перебил даже запах лекарств в комнате матери, казавшийся Вере неистребимым. Они уложили мать в гроб и удалились, договорившись с Верой о времени, когда завтра состоится вынос тела.
Вера осталась одна в квартире с телом умершей матери.
Она подошла к ней и долго всматривалась в резко осунувшиеся черты, в которых трудно было угадать бывшую московскую красавицу, любимицу столичных сладострастников.
Лицо матери было строгим. Чем больше Вера в него всматривалась, тем больше ей казалось, что мать еще не умерла совсем, что она еще что-то говорит ей, на чем-то настаивает, что-то от нее требует.
Мысли Веры смешались, ей послышался голос матери, но не тот, который она с отвращением слушала в последние месяцы ее жизни, а прежний, молодой и ласковый.