Основной закон 2
Шрифт:
– Подтянем кожу. Чего-чего, а этого добра хватает.
– А, может, сделаем ему липосакцию? Чем по одной дробинки тягать, срежем сало вместе с дробью и закроем рану освободившимся лоскутом кожи. А то две сотни дробинок мы с тобой будем до утра доставать. Как бы не помер за это время наш пациент.
Операционная сестра думала недолго.
– Можно попробовать. Давай, делай.
Валера никогда прежде не резал человеческую плоть. Убивать приходилось, а резать – нет. Он и ножом-то помимо кухни пользовался единственный раз: когда сосед позвал помочь в разделке свиной
Лиля одним глазом смотрела за своими приборами, другим - за действиями студента. Но потом, видя, что парень справляется, подуспокоилась и окончательно переключилась на контроль пациента. Вроде, настал подходящий момент для резьбы по печени, но Валерик медлил, опасаясь спалиться. Спас его освободившийся из полового плена Вовчик. Он заглянул в операционную, позвал:
– Лиля, на два слова!
Та, критически глянув на приборы и на пациента, сочла возможным отлучиться. Вот теперь и вправду был удобный момент. Синичкина, правда, глядела во все глаза, но она вряд ли до конца понимала, что происходит.
Дробины вошли в печень не слишком глубоко, не более сантиметра, но действовать корнцангом Валерик побоялся: ткань плотная, раневый канал узкий. Как бы в поисках дроби половину печени не разворотить.
– Пинцет, - потребовал он.
Синичкина сообразила не сразу, но всё-таки подала нужное.
Небольшой разрез открыл доступ к свинцовому шарику. Секунда, и он звонко брякнулся в кювету. Еще два таких же быстрых разреза, еще две дробинки, и всё: печень чистая. Теперь немного энергии, и дело будет сделано. Конечно, пришлось попотеть, заставляя золотистое свечение попасти внутрь: непосредственный контакт с телом невозможен, да и выпил мужик немало. Но всё же получилось, пробился.
Операция была почти закончена, оставалось лишь немного дроби в жире. На то, чтобы иссечь остатки потребовалось всего несколько минут. Тут как раз и Лиля вернулась в сопровождении Вовчика, уже одетого и помытого.
– Я всё, - доложил Валерик. – Надо закрывать рану, я этого не умею.
– Дроби точно не осталось? – переспросил Торопов.
– Точно. Потом на рентген свозишь, убедишься. Печень целая, брюшная стенка целая. Осталось только зашивать.
– Тогда идите, мы с Лилей теперь вдвоём управимся.
Валера пожал плечами и повернулся к Синичкиной:
– Мавр своё дело сделал. Айда размываться.
Стрелки часов на стене в операционном блоке показывали два часа ночи. Синицкая вышла из раздевалки в своём красном платье. Только туфли надевать не стала, предпочла остаться в одноразовых шлёпках.
– Вер, я сейчас на минутку в приемный покой заскочу. Отвезу туда каталку, заберу свою кружку, и к себе, объяснил расклад Валера.
– Там всё расскажешь. А то давай, я тебя к себе проведу, чаю налью, и по-быстрому смотаюсь.
Чего сейчас не хотелось Синицкой, так это оставаться в одиночестве. Вечеринка,
– Нет, - быстро возразила она. – Я с тобой спущусь, а потом вместе к тебе пойдем.
Лифт увез обоих на первый этаж. Вот только вместо Аллочки в кабинете приемного покоя сидела и пялилась в телевизор незнакомая бабища необъятных размеров. И всё бы ничего, Валерику на размер талии было начхать. Но баба лопала Валерино пирожное и запивала чаем из Валериной кружки. Вера Синичкина вдруг ощутила, как от её одногруппника, от тихого ботана вдруг по коже пошел не просто мороз, а натуральный арктический холод. Это было так жутко, что она предпочла отступить на пару шагов. Потом подумала, и отошла еще. Такие вещи лучше смотреть на расстоянии. Валерик же, напротив, шагнул вперед. И только когда он подошел вплотную к столу, тётка, наконец, обратила на него внимание.
– У меня три вопроса, – сказал Валера таким ледяным голосом, что самым натуральным образом кровь принялась застывать в жилах.
– Кто ты, где Аллочка, и почему ты взяла то, что тебе не принадлежит.
Однако, на толстуху это не произвело ни малейшего впечатления. Она оторвалась от экрана и уставилась на вошедшего. Запихала в рот остатки пирожного, прожевалась, облизала пальцы, вытерла руки о полы халата и соизволила, наконец, заговорить.
– Ты хто такой? Алла Евгеньевна домой убежала, я её заменяю.
Тут она, видимо, что-то сообразила, потому что принялась оправдываться:
– А чё тут такого? Я думала, Аллочкино. Ей на смену только через два дня. Испортилось бы.
– Это было МОЕ пирожное.
Валерик уже почти рычал.
– И лежало оно не для того, чтобы его сожрала жирная баба, у которой брюхо уже по коленям бьет.
Тетка посчитала себя оскорбленной.
– Ты что-то имеешь против? Пироженку пожалел, да? Молодой, а жадный!
Доказывать что-то бабе, твердо решившей поскандалить, было бесполезно. Это-то Валера знал твёрдо.
– Кружку верни, - потребовал он.
Тетка залпом допила оставшийся чай, с маху грохнула кружкой о стол и подвинула её на самый краешек стола.
– Жлоб! – припечатала она и, словно бы нечаянно задела посудину рукой.
Дзинь! – только осколки брызнули в стороны.
– Что ж у тебя, мальчик, такие дырявые руки, - с фальшивым сочуствием в голосе и злорадной ухмылкой на лице проворковала баба.
Валерик – за эту ночь в который уже раз глубоко вдохнул, выдохнул, унимая гнев. Но просто утереться и уйти было выше его сил.
– Что б тебе, жадная тварь, кусок в горло не лез!
Обернулся к Синичкиной.
– Извини, Вера, но эта гадина меня конкретно выбесила. Идем, отдохнем и поболтаем.
***
Еще через час, выслушав рассказ и напоив девушку чаем, Валера уложил её на диванчик в подсобке, укрыл казенным одеялом и собрался было вернуться на пост.
– Погоди, Валер, - остановила его Синичкина. – слушай, когда ты сегодня мужику из печени дробь доставал, у тебя руки прямо золотом светились. Что это было?