Основы искусства святости
Шрифт:
Если же некоторые вели и деятельную жизнь, то стали хуже первых, подъяв труды для славы и похвалы. Ибо не из-за чего иного, как из желания показать себя и из славолюбия, предначинали многое эти жалкие, дешевую и ничтожную награду приняв за таковое злострадание; потому что всегда молчать, питаться травой, прикрывать тело худыми рубищами и жить, заключившись в бочке (намек
на Диогена. — Еп. Варнава), не ожидая за это никакого воздаяния по смерти,
28
хуже всякого безумия» .
Видишь, как святые смотрели на дело. Если человек при занятиях философией, метафизикой, астрономией и даже богословием не ведет деятельную жизнь, то есть не воздерживает свои чрево и подчревность, на мягком спит, в мягкое одевается, мошну свою не для милостыни
– 261-
шего. Последний потому может рогожку на тонкое барское белье надеть, что соображения не имеет; а делать это, считая себя в полной памяти и великом разуме, — трудно подыскать и название для определения такого поступка.
Ведь если я по необходимости, чтобы смирить свою плоть, и умерщвляю ее (шюлш^ю — неточный перевод от unroniov, «часть лица под глазами»; отсюда значит кому-нибудь так лицо избить, чтобы под глазами синяки были,
иначе: «фонарей наставить». Следовательно, мысль апостола, 1 Кор. 9, 27, не та, что он умерщвлял плоть, то есть самоубийством занимался, а только та, что он ее так приструнил и расправился с ней — как некоторые мужья с непослушными женами в деревне, — что она у него после этого «как шелковая» была. Отсюда надо выводить и христианское понятие об аскетизме, о подвигах и прочем, которые суть не презрение, не умерщвление в прямом смысле, не самоубийство, как во всем этом хотят обвинить монахов невежественные плотолюбцы из мирян, ссылаясь на не понятое ими учение христианское, а только посильное, «до синяков», усмирение не в меру разыгравшейся, и разбаловавшейся, и переставшей слушаться разума плоти)... Итак, если я ее и умучиваю, томлю, то в надежде, что придет время, когда этой необходимости уже не будет. А если не верить в загробную жизнь, да и тут покоя не знать, не есть ли это, действительно, как говорит Нил Синайский, хуже всякого безумия? Да и для чего тогда графу лапти надевать, ведь не для возбуждения же чувства изящного? И не для того, конечно, чтобы это для него было удобнее, потому что не умеючи лаптей барину не надеть — слугу придется из деревни звать. И не для того, разумеется, чтобы в них самих какую-нибудь цель жизни высшую видеть, ибо такого сумасшествия трудно представить. И не для того, чтобы досадить за что-нибудь телу, ибо оно неразумно и без понятия. Еще менее можно предположить, чтобы этим «положение народное» хотел такой человек облегчить, приблизить к себе, показать, что он сам входит в народ, ибо это достигается другими результатами (милосердием, любовью, раздаянием своего имущества бедным и прочим), а не простой костюмировкой в босяцкое тряпье среди помещичьей гостиной и в кругу высокоименитых людей. Что же остается после всего этого признать? — Одно: желание славы и похвалы, о чем и говорит преподобный отец. Трудно освободиться от стрем-262-
ления к славе!.. Еще древние это разумели. «Etiam sapien-tibus cupido gloriae novissima exuitur — страсть к славе даже и у мудрецов совлекается последнею»,
29
— читаем у них . Чего только не делали из-за нее эти «бесстыжие», как называет св. Иоанн Златоуст светских философов. Ходили в вычурной одежде, уничтожали собственными руками свое добро, подвергались побоям и даже шли на смерть30. Да и не «мудрецы» так же поступали. Подобные вещи настолько характерны и в то же время не чужды и нашему времени (не дорожащему жизнью и шутящему с нею, как с игрушкой), что их стоит привести.
Вот Агриппина, мать императора Нерона. Как известно, она скончалась от убийц, подосланных собственным ее сыном. Говорят, — передает Тацит31, — что «этот свой конец Агриппина знала за много лет вперед, но презирала его. Ибо когда вопрошала халдейских волхвов о Нероне, то они ей ответили, что он будет императором и убьет свою мать. "Ну что ж, — сказала она, — и пусть убьет, лишь бы только был императором (occidat, dum imperet)"».
32
Второй пример возьму у Сенеки . «Юлий Кан (Julius Canus) играл в шахматы, когда вошедший (чтобы повести его на казнь) офицер в сопровождении конвоя стал его торопить. По зову офицера, он пересчитал фигуры и сказал своему партнеру: "Смотри, не вздумай хвастаться после моей смерти, что обыграл меня", —
Ради тщеславия глупо бравировали в последние минуты своей жизни философ Сократ; известный циник и непревзойденный никем в мире сквернослов, блестящий римский писатель Петроний; не менее известный богохульник поэт
33
Гейне и другие. Из их биографий видно, что такие состояния возможны только тогда, когда люди не верят не только в адские вечные муки, но и вообще в Разумное Божество, способное требовать от человека, да еще известного писателя и философа, более умного и серьезного к себе отношения, чем балагурство паяца. Итак, не тому мы должны удивляться, что в миру люди «подвиги» совершают — как им не совершать, когда диавол вместо того, чтобы противодействовать, помогает им! — а тому, что в христианстве -263-
подвижники их совершают в больших размерах и в то же время как должно, несмотря на величайшие и выше человеческой меры гонения со стороны диавола и его слуг... А быть православным и совершать заповеди по Евангелию (как его понимает Церковь) — это великое дело, и в нем-то заключается существо всего спасения. Ибо если бы из тех прославленных людей, умирающих так бутафорски и нечистоплотно и за это прославляемых целым миром, попытался кто-либо потерпеть мужественно боль ради Христа и, следовательно, в молчании (Мф. 6, 1 след.), и постарался бы так творить подвиги, как их творили святые отцы, то вскоре увидел бы, как говорит св. пророк Давид, что сие труд есть... дондеже вниду во святило Божие (то есть до самого того времени, когда достигну святости и блаженного бесстрастия и когда добродетели обратятся уже в такой же навык, какой человек имел раньше к страстям, Пс. 72, 16-17). Впрочем, оговариваюсь, некоторые из «великих» сознавались, что, действительно, камнем преткновения Церковь и Христос для них являются. Дочь Л. Толстого передает слова своего отца перед уходом его из дому34: «Как жалко, что я не могу поселиться и жить в монастыре, исполняя послушание и всякие монастырские работы, но только не посещая церкви и не исполняя обрядов». В аскети-ке это состояние называется — бесоодержимостъю. В жизни его можно наблюдать у кликуш: человек как человек, а к иконе, Евангелию, под благословение подвести нельзя — завопит и оземь...
Что же человеку нужно делать, чтобы избежать этих тонких, но очень крепких демонских сетей?
Прежде всего, нужно здесь заметить, что в брани против бесов тщеславия имеет большое значение общий склад характера человека. Лукавые, суемудрые, многознайки более беспомощны против них, чем люди с простым сердцем и душою35. Вместо святоотеческих цитат приведу один случай из жизни римского императора Гая Калигулы. Историк Дион (Cassius Dio) передает, что тот дошел до такого безумия, что из тщеславия становился на возвышенный пьедестал в капище Юпитера и требовал себе поклонения как божеству. Позу при этом он делал ломаную, жеманную, манерную, силясь показаться как можно величественнее и импозантнее. И вот, рассказывает дальше историк, однажды какой-то житель Галатии, увидя его таким образом на -264-
пьедестале, принимающим поклонение от народа, расхохотался. Император подозвал его и с неподражаемой важностью спросил:
— Ну что, какое я на тебя произвожу впечатление (ti oou 5окю eivai)?
— Скажу прямо, — отвечал тот, — великой дубины36 [большого дурачества] и, конечно, ничего умопомрачительного я не испытал.
37
«А он был сапожник», —добавляет Дион Кассий, заканчивая свой рассказ .
Что же касается частных предписаний, которые святые отцы дают подвизающимся против сей страсти, то все существенное в них я изложу в нижеследующих пунктах.
Прежде всего перечислю средства профилактические, как выражаются врачи, то есть выясняющие условия предотвращения самого заболевания этой страстью, — средства, заранее охраняющие человека от впадения в сию проказу.
• «У отцов из древности доселе существует такое изречение, — начинает
38
изложение этих противоядий преп. Иоанн Кассиан , — которого я не могу и произнесть без стыда, так как я не мог ни родственницы удаляться, ни избежать рук епископа (то есть был, по-нашему, иеромонахом. — Еп. Варнава), — именно, что монаху всячески надобно избегать женщин и епископов. Ибо если однажды вовлекут его в знакомство с собою, то ни тот, ни другая уже не допустят ему более иметь покоя в келье или заниматься богомыслием, созерцать чистыми очами святые предметы».