Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
Жорж поднялся, газета соскользнула на пол. Он медленно подошел к двери и запер ее. Ему хотелось в последний раз побыть наедине с Александром.
И в этот момент, когда он почувствовал себя застрахованным от вторжения, невообразимая новость вспыхнула в его голове с ослепляющей ясностью.
— Боже, как глупо! Как глупо! — зарыдал он, и, упав в кресло, закрыл лицо руками. Жорж долго плакал — тот, кто в канун каникул, перед лицом безмерного несчастья, счёл слёзы нелепыми. Никогда ещё он не опускался в такую пропасть внутри себя. Ему хотелось бессознательности, беспамятства в тех глубинах, а не отчётливого сознания, терзавшего его. Постепенно, через его горе пробилось соображение, мысль: Александр отравился не случайно, а сознательно — он умер из–за него, Жоржа.
Эта убежденность остановила его слезы.
– 14 июля … вчера днем…
То есть посланное 12-го, письмо Жоржа на следующий день достигло Отца Лозона, и священник нанёс
«Несчастный мальчик, жертва собственной роковой ошибки…» В этих словах, казалось, крылась трагическая ирония. Это была роковая ошибка Жоржа, Люсьена, священника; Александр был их жертвой. Розовая вода, святая вода и все остальные лекарства обратились в яд.
Жорж и его духовник окончательно примирились. Благодаря их совместным усилиям Александра Мотье не стало. Был разговор о возвращении мальчика Богу: они сделали это. Но мальчик своим поступком доказал им: священнику — что он презрел законы, во имя которых его преследовали; Жоржу — что он жил только ради него. Как он сам когда–то сказал: он любил Жоржа больше, чем саму жизнь. Что за это время сделал Жорж для друга? Он пожертвовал четыре страницы из своих призовых книг, оставил себе две записки, выбрал лилию и написал письмо. И в день, когда умирал Александр, с мыслями о лице того, кто лгал ему, Жорж ходил в город, чтобы освободится от лица того, кто ему никогда не лгал. Та гирлянда лиц, которую он придумал, станет похоронным венком.
Он опять изгнал кого–то, только на этот раз не только из колледжа. Он поступил так с тем, к кому стремился с первого дня первого семестра в колледже, даже через дружбу с Люсьеном; с тем, кого нельзя ни с кем сравнивать, кто был самым красивым в мире, самым очаровательным, самым умным и самым благородным. Да, Жорж де Сарр имел полное право на свою долю публичности. Под двумя разными заголовками газета поведала ему нелицеприятную правду о нём: он стал победителем, в общественном, и в личном. Он добился первых призов, отличился игрой в постановке, заслужил аплодисменты, и был достоин поздравлений. А если ему ответить на ту смерть своей? Смерть призывает смерть, как любовь призывает любовь. Александр ушёл в одиночестве; но Жорж волен к нему присоединиться, если захочет. Никто не смог удержать Александра от его поступка. Галстук, который объединял их, не был окончательно разорван, и Жорж мог бы укрепить его новым узлом. Он вносил свой вклад огромным множеством слов: теперь от него требовался поступок. Но слова и поступки становились ничем перед лицом безмолвного ответа мальчика. Когда они вернулись с пасхальных каникул, их обмен был такого же порядка: стихотворение против открытой вены. Ныне, Александр опять показал пример. Разве любовь была чем–то иным, чем игра? Правильно, тогда такой же была и смерть.
Жорж лег на кровать, испугавшись собственного спокойно принятого решения лишить себя жизни.
Ему хотелось знать, какой яд использовал Александр, чтобы воспользоваться таким же. Но, вероятно, это было какое–то редкое вещество, которое могло иметься только у врачей. Жорж не мог вспомнить, есть ли в их аптечке в ванной комнате хоть один пузырёк или бутылка со зловещей этикеткой. Если он хочет сделать это немедленно, этим утром, то ему придется поискать какие–то другие способы. Он отбросил мысль воспользоваться револьвером; он не имел ни малейшего представления о том, как действует это оружие, хотя один пистолет был заперт в ящике отцовского письменного стола.
Кроме того, его отвращала идея такой насильственной смерти; ничего не препятствовало ему сделать свою смерть максимально легкой. Достаточно и того, что он умрет.
Он вскроет вены в ванне. Из того, что он читал — ни одна из форм самоубийства не подходила больше, чем эта. Он смотрел на катастрофу с Отцом де Треннесом как на историческую картину: теперь он завершит собственную катастрофу картиной не менее «исторической» — достойной той античности, которую любил. Но выйдет ли его картина за рамки простого остракизма — подражания Петронию из Quo Vadis? [в историческом романе «Камо грядеши» польского писателя Генрика Сенкевича приближенный Нерона писатель Петроний на пиру вскрывает себе вены] Это будет своего рода апофеозом красного цвета, который начался с его галстука и стал особенным цветом его дружбы. Он считал его цветом любви, но это был цвет крови — крови, каплю которой он пролил ради Александра, а теперь прольёт и всю оставшуюся. На самом деле
Он получал удовольствие, предвидя свой скорый конец, который должен был приблизить его к Александру. Подобно Нису и Эвриалу, или как эфебы в битве, они умерли бы друг за друга. Мальчик сдержал бы своё обещание, а Жорж — свою клятву.
Он позаботится уничтожить все, что осталось ему от Александра — прядь его волос и две записки. В кратком посмертном послании, которое он адресует своей семье, он не станет ничего объяснять. В отличие от Расина, у него не было желания делать это. Его родители сочтут его самоубийство следствием неврастении, боязни взросления, переутомления, пребывания в школе–интернате. Но они назовут произошедшее несчастным случаем, для того, чтобы похоронить его в соответствии с религиозными обрядами. Вероятно, у Александра тоже будет возможность воспользоваться ими. Тайна его сердца, таким образом, сохранится. Даже если он не уничтожит записки, какую связь можно найти между его смертью и словами, в которых звучит громкий призыв к жизни? А если узнают об их плане побега, то вряд ли задумаются, почему он захотел умереть раньше, чем попытался его осуществить? Даже Морис не знает столько, чтобы понять всю историю случившегося; к тому же, его собственные заботы вряд ли оставят ему желание задумываться о произошедшем. Отныне для него не будет препятствий в любовных интрижках со служанками. Он скоро забудет о своём младшем брате. Только Люсьен и Отец Лозон будут знать всю их историю. Жорж напишет им, от имени Александра и своего, чтобы у них не оставалось сомнений.
Люсьен уже знал, что небольшой надрез на руке и обмен каплями крови — совсем не пустой жест. Он был первым, кто сказал Жоржу — это единственное, что следует принимать всерьёз, но даже он вряд ли бы поверил, насколько это серьёзно. Правда, недавно в разговоре с Жоржем он сказал, что все можно преодолеть ради настоящего друга. Теперь же ему придётся говорить о паре верных неразлучных друзей. Он поведает всем о том, что они перенесли, станет толкователем их истории, апостолом их веры. Для него это будет шанс загладить легкомыслие, и в то же самое время вновь обрести рвение неофита в деле этого нового братства, которое он когда–то демонстрировал в деле нескольких других братств после своего обращения. Он выпросит у родителей своего бывшего одноклассника траурное фото; но оно не станет частью коллекции, подобно тем картинкам, которые он собирал в прошлом году.
Касательно того, кто способствовал этой трагедии — его без труда посрамят цитаты его собственных слов. Станет ли то, что он натворил, примером урока благоразумной жизни для мальчиков? Но, возможно, трагедия покажется ему всего лишь одним из случайных совпадений, в любовании которыми он будет находить удовольствие. Марк де Блажан заболел после отказа присоединиться к конгрегации; Александр умер после того, как покинул её, а Жорж — после того, как посмеялся над ней. Пожалуй, он сможет также подчеркнуть, что оба его кающихся были, согласно учению Церкви, прокляты — незавидный результат для лицезрения их духовным отцом, но достойный пример для того, чтобы прибавить его двадцать четвертым к тем двадцати трём причинам быть смиренными от монсеньера Гамона. Кто бы сомневался, что он станет последним, кто убьёт себя в знак раскаяния и разочарования. Жорж задумался о том, каким образом будут представлены их с Александром смерти учителям и ученикам Сен—Клода.
Если их смерти предпочтут счесть естественными, то тогда будут преобладать доброта и сочувствие. В этом случае настоятель предаст возвышенный смысл записке, текст которой стал ему известен. Её вдохновение покажется ему не дешевым романом, а Песнью Песней. Во время своих «отличных» каникул он сочинит похоронный панегирик своему бывшему академику, и элегию в честь мальчика, несшему ягненка. Он будет говорить о них на медитациях. Бог, скажет он, хотел обратить внимание всей школы к мысли о смерти, призвав к Себе одного из самых блестящих мальчиков старшей школы, и самого привлекательного младшеклассника. Их сакраментальное усердие и частота причастий станут примером. Он выразит надежду, что добродетель их поступков должна была поддержать их в последние минуты жизни; и убеждённость, что они были вскормлены пищей, придавшей им силы. Их можно считать почти маленькими святыми, подобными тем, о которых рассказывали Отец де Треннес и проповедник–доминиканец. Так что даже в гробу Жорж будет преобразовывать других, хотя, на самом деле, он станет причиной их развращения — мысль о смерти может оказаться стимулом для наслаждения жизнью, пока она есть.