Особняк
Шрифт:
Все дружно заулыбались. Ребров пожалел бывшую училку:
– Это не суть важно. Ничего он не покорил и не мог покорить при той организации. На энтузиазме далеко не улетишь. Хотя Леваневский улетел в Америку. Папанина и папанинцев страна чествовала за мужество и силу духа человеческого. Но я о другом... Это для нынешних чиновников не фигура. И в этом Вера Дмитриевна безусловно права. Надо искать... Шаляпин, Достоевский, Чехов, Куприн - вот фигура для чиновника.
Жильцы задумались.
И тут вдруг из уголка подала голос молчавшая до сих пор Антонина Ватсон:
–
– Антонина выдержала мхатовскую паузу.
– Всех, кого вы перечислили, он и назвал. И даже больше. Был еще какой-то композитор. Фамилии не помню. Сергей, кажется...
– Рахманинов?
– Да. Точно.
– Враки, - усомнился Воронцов.
– Папанин был. Мне отец рассказывал.
– Я тоже не поверила. А он говорит, здесь старуха одна жила, он ее с детства помнил, ее еще все за полоумную принимали. Она была из семьи, что занимала в этом доме два верхних этажа.
– Точно, - сказал Краузе.
– Скрыпник. Умерла в конце шестидесятых. Здесь многие ее должны помнить. Я к ней, признаться, плохо относился. Считал, что именно она на меня в органы написала. Потом узнал - нет. Вера Дмитриевна, Галина Анатольевна, Воронцов, неужели не помните?
– В семидесятом она преставилась. Как раз в мой день рождения. Я помню, - сказал Ребров.
– Помню, как сидела вон там, где беседка была. От нее всегда карамелью пахло.
– И попугай у нее говорящий был. Антисоветчик, - радостно подхватил Воронцов.
– Участковый к ней ходил, уговаривал в окно клетку не выставлять или птицу умертвить. Она же про генсека такое орала!.. Птица, - уточнил Дым Дымыч.
– Естественно, настучали. Пришли двое с Лубянки. А как реквизируешь? Бабка помрет - весь двор свидетели. Долго они со старухой толковали. Один грозный, другой ласковый. Ушли, а через час попугай сдох. Сам.
– Ага. Сам. Ласковый ее и пришил. Поиграл чуть-чуть. Пальчик в клетку просунул. Она его за пальчик - цап. А пальчик ядом намазан, - нарисовал картину Загубленный. И до того она была нелепо-достоверна, что все ошарашенно уставились на Леху, словно он подглядывал за убийством в замочную скважину. Чего вы?.. Мне лет столько же, сколько Василию.
После того памятного вечера с коньяком отставник и автослесарь подружились.
– Товарищи, давайте заканчивать. Предлагаю решение. Я займусь архивами по дому и по этой гражданке Скрыпник, а вы, все без исключения, поднимайте свои семейные... Альбомы, письма, дневники... Короче, все, что сохранилось. Адвокат встал.
– Минуточку, - остановил его Ребров.
– Я вот что скажу: они ведь в покое нас не оставят. Архивы - это неделя, не меньше. Уже были попытки подкатиться кое к кому из нас. Вывод: надо держаться сплоченной группой. Чужих на порог не пускать. На взятки, посулы не реагировать. Я так понял, им прецедент нужен для суда. Если хоть одна душа съедет, все рассыплется как карточный домик.
– В точку, каперанг, -
– Вот что значит военный моряк. Будешь у нас за начштаба. А Семен Семенович - наш Кутузов, главнокомандующий. Он лагерник, все про заточение знает. Сядем в осаду. Я замок английский на дверь поставлю и австрийскую сигнализацию по всему дому. Вот им всем!
– И Леха соорудил дулю.
На том совет в Филях закончился. Расходились возбужденные и довольные. Почти счастливые. Как люди, сделавшие трудную, невыполнимую работу.
Строение No 2 готовилось к обороне. Во всех окнах горел свет, мелькали силуэты. Наблюдатель, нанятый Кулагиным и сидящий в машине, занервничал и по мобильнику сообщил хозяину, что в доме что-то произошло. Это "что-то" было объявлением осадного положения.
Глава 20
Леха вернулся к себе в коммуналку в самом боевом расположении духа. Еще бы, есть план, есть люди, есть даже начальник штаба. Но главное - он, Алексей Загубленный, нужен своему народу, а это уже кое-что да значит. Никогда, с того самого момента как демобилизовался, он не ощущал такой ответственности. Леха мало верил в архивную работу. Он просто ничего в ней не понимал. Машины, замки, сигнализация - это да, это его дело. А архивами пусть занимаются Губерман и Краузе. Они умные.
Леха сел на телефон. Выяснилось, что половину друзей-приятелей он растерял за давностью лет. Другие отвернулись от него из-за водки. И тогда Леха обратился к своим автосервисным. Эти не отвернутся, потому что тут взаимоотношения строились на принципе "ты - мне, я - тебе" и "за что купил, за то продал, плюс комиссионные". Разговоры с ними получались короткие. Нужен хороший английский дверной замок, но только без дураков. Нужен - будет, приходи завтра к трем. Чем расплачиваться станешь? Поставлю за тебя на колеса любой рыдван за ноль. Нужно шесть комплектов австрийской сигнализации. Найдем. Чем платишь? Полдома в деревне. Идет...
Черт с ней, с деревней. Все равно он там давно не живет. Дом без человека быстро превращается в груду гнилья, думал Леха, не зная, что Софочка все внимательно слушает, просунув худенькое личико в дверную щель. Слушает и запоминает.
Покончив с матчастью, Леха вдруг ощутил жжение в груди.
Он кинулся к Софочке и даже не заметил, что она подслушивала.
– Соф, а Соф?..
– Чего тебе?
– У тебя выпить ничего нет? Ты же всегда себе на компрессы оставляешь...
– взмолился он.
– Душа просит.
– Леш, ты что после совещания говорил?
– Ну говорил... В последний раз. Точно. Софочка, золотце. Моль квартирная вернулась с половиной бутылки "Столичной". Столько по полрюмки на компрессы не насобираешь. Значит, приворовывает. Бог с ней. Одинокая.
Леха ушел к себе. Накатил целый стакан с горкой, одним махом, даже ни на вот столько не почувствовав вкуса, пропустил через горло в желудок. Только Адамово яблоко два раза метнулось снизу вверх. Он лег на старинную вишневого дерева кровать, оставшуюся от матери, и уставился в потолок. В голове не было ни одной мысли.