Особняк
Шрифт:
Краузе снова вооружился лупой. Среди разбросанных по столу открыток он заметил отдельную пачечку из пяти штук, скрепленную ниткой. Разрезал и рассмотрел штемпели. Откинулся в кресле.
– Что?
– обеспокоился Воронцов.
– Вот эти, - Краузе указал на открытки, - датированы летом девятьсот четырнадцатого года, то есть еще до Первой мировой. Вот эти - до семнадцатого года.
– И что это значит?
– Это значит, что отправители находились к моменту начала войны в Ницце и, по-видимому, не захотели или не смогли вернуться в Россию, а потом разразилась революция, что также повлияло на их решение.
–
– Ну сами-то едва ли, а вот потомки, если они есть, вполне возможно.
– И их можно отыскать? Краузе кивнул.
– Давай-ка еще по рюмочке, - разошелся Дым Дымыч.
– Мне уже хватит, а ты пей. Я, честно говоря, уже устал. Годы...
– О чем речь... Я пошел. Всего хорошего. Доброй ночи.
Дым Дымыч ушел к себе, от волнения забыв забрать открытки. Ушел, чтобы окончательно не спать.
Часы на столе Краузе показывали 4.25. Небо было как подсиненное молоко.
Глава 24
То, что теперь по-новомодному величают спектаклем, Агеевы по старинке называли представлением. Елена благополучно добралась до дома и застала Вячеслава и Сашеньку за не совсем обычным занятием. Было уже довольно поздно, и по распорядку Сашенька давно должна видеть третий сон, между тем оба, отец и дочь, сидели за столом, сдвинув на угол посуду после вечернего чаепития. Сдвинули, а не помыли и не поставили на место.
Елена не стала разводить бодягу и ругаться по мелочам. Слишком устала. К тому же, обладая чисто женской интуицией и тактом, поняла: если посуда немыта и дочь не спит, значит, случилось нечто из ряда вон. Она вспомнила, почему сегодня Вячеслав не вышел встречать ее к метро. Совещание.
Лена молча собрала чашки и розетки из-под варенья и пошла на кухню. Забравшись на специальную приступку, пустила горячую воду.
– Ну не злись. Оставь. Завтра помоем. Я тебе все расскажу, - явился следом муж.
– Мам, мы нисколечко не виноваты, а я совсем не хочу спать, поддержала отца дочь.
– Не собираюсь устраивать тараканам праздник. Варенье им подавай. Шиш им, а не варенье, - ворчала Елена, протирая розетки.
Отец и дочь поняли, что грозы не будет. Если гнев вылился на тараканов, значит, о несоблюдении режима дня разговор уже не зайдет. Пронесло. Сам Агеев только номинально считался главой семьи, хотя все внешние признаки соблюдались. Мать и дочь советовались с ним по каждому вопросу вплоть до семейного бюджета, но сам бюджет, вернее, ту его часть, что Вячеслав зарабатывал, он видел только минуту-две около кассы. Впрочем, ему так было удобнее. И это всех устраивало.
Прямо на кухне, пока жена мыла посуду, Агеев рассказал ей в лицах все, о чем говорилось на совещании.
– Вряд ли у кого из соседей найдется такой родственник, чтобы поразить воображение чиновников - вздохнула Лена.
– Вот мы и решили порыться в семейных архивах. Чем черт не шутит. И знаешь, увлеклись.
Потом все сели на диван. Саша в центре, оба родителя по бокам. Саша листала альбом, они комментировали. Начали по-арабски - с конца. На цветных фотографиях в основном была Сашенька. Дальше пошли черно-белые, сделанные еще до ее появления на свет. Здесь были снимки, привезенные с гастролей: кроме непосредственно костюмированного номера был запечатлен быт общежитии - общие кухни с пеленками и множеством плит, веселые компании в битком набитых комнатах, фургоны, фуры, львы в лесу средней полосы, слон, используемый
– Мам, пап, а как вы познакомились?
– напомнила о себе Саша.
– О... Это было в Костроме. Какой-то идиот из Госцирка, расписывая гастрольный план, намудрил - ив одном городе собрались два цирка и зверинец.
– Но все равно были аншлаги, - добавила Лена.
– Да. На нас ходили.
– И на нас ходили. И даже больше, чем на вас. Мы все-таки марка Москва.
– Ой, ой, ой, можно подумать! Приехали третьим составом, - фыркнула Лена.
– Это я третий состав?
– Вячеслав даже задохнулся.
– Если хочешь знать, в зверинец ходило больше публики, чем к вам...
Александра знала эту привычку родителей препираться по поводу того, чей цирк лучше.
Выросшая в цирке, буквально на колесах, она втайне мечтала о цирковой карьере, но родители были против. Так часто бывает в семьях, где старшие хлебнули и категорически не хотят продолжения профессиональной династии. Девочке раздобыли справку на тридцать три болезни, не считая воды в коленной чашечке, и освободили от занятий физкультурой. Вячеслав серьезно опасался, что учитель заметит, не может не заметить, уникальных способностей и фантастической гибкости Саши, а тогда пиши пропало. При всей внешней мягкости и воздушности дочь унаследовала от матери настырность в достижении поставленной цели.
– Мам, пап... Родители опомнились.
– Как познакомились? В тот день был выходной, и я пошел посмотреть на работу коллег из волжского цирка. Как раз репетировали. Внизу акробаты - из-за них я, собственно, и пришел, - а наверху под куполом канат и на нем твоя мама. В простеньком трико с першем. Без сетки, но с лонжей. А тут внизу развалилась пирамида. Верхний здорово расшибся. Раздался крик, и твоя мама не удержалась, а лопух страхующий, новенький, лонжу с перепугу выпустил. Ну я и ухватился. Успел.
Елена счастливо засмеялась, вспоминая, как Вячеслава от писты в момент вознесло под купол шапито.
Дочери не надо было объяснять, что лонжа - это страховочный трос, перш - шест, который используется эквилибристами для трюков или для удержания равновесия, а листа - барьер арены.
– А это кто?
– спросила дочь. На фотографии верхом на ослике сидел? клоун с чаплинскими усиками.
– Берман Костя. Легенда цирка. Их два брата было. Николай и Константин. Коля в ополчении погиб, а Костя... Костя родился в цирке. Не на конюшне, не "в опилках", а в кассе Харьковского цирка. У него Попов учился... Кстати, чем не фигура - оживился Вячеслав.
Елена отрицательно покачала головой.
– Вот если бы Юра был жив...
Помолчали.
Вячеслав задумался:
– Что это за государство такое... Куда ни кинь, всюду клин.
Они еще долго рассматривали фотографии и спохватились только в третьем часу ночи. Наступило уже 5 июля, через два дня двести двадцатая годовщина первого цирка.
Глава 25
Лето 1969 года не задалось. Был просвет в конце мая. Недели две. Потом полило. Имеющие дачи плакали. Участки гнили. Вернее, гнили не сами участки, а то, что на них произрастало. До "великой засухи", когда под Москвой горели торфяники, а на город наползал удушливый дым и пачками мерли гипертоники, оставалось еще три года.