Останови часы в одиннадцать
Шрифт:
— Я к вашим услугам, — сказала старушка.
Генрик попрощался с сестрой Рикерта и толстым следователем, которому тактичность Генрика явно пришлась по душе.
30 мая, вечер
Генрик вернулся домой, когда на город уже опустились сумерки. Он надеялся, что к нему придет Розанна, которая может подтвердить его алиби. Можно было позвонить в дом моделей, но вряд ли это имело смысл: он не знал ни ее фамилии, ни настоящего имени. Приготовил себе ужин, потом улегся на тахту и попытался подытожить впечатления последних часов. Течение его мыслей было прервано телефонным звонком.
— С вами говорит Амброзяк из архива милиции.
— Да, да, я слушаю вас! — обрадованно прокричал в трубку Генрик.
— Это было довольно трудно. Дело в том, что в нашем архиве хранятся материалы начиная только с восемнадцатого года. Все-таки нам удалось установить, что Очко подвизался в Лодзи с 1890 по 1903 год, когда он был повешен за убийство с целью грабежа. Очко являлся, если можно так выразиться, королем лодзинского преступного мира и имел связь с царской полицией и лодзинскими фабрикантами, которые использовали его для различных «мокрых» дел. Благодаря опеке фабрикантов он долгое время действовал безнаказанно. Но в 1903 году Очко убил и ограбил одного из лодзинских торговцев-оптовиков, и его приговорили к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение. Интересный факт: на процессе Очко выдал двух своих старых покровителей. Один из них, царский губернатор Миллер, был скомпрометирован настолько, что заседания суда происходили при закрытых дверях; протоколы процесса были впоследствии «утеряны». Но, несмотря на закрытые двери, в город просочились кое-какие сведения. Ходили слухи, будто в 1892 году по приказу губернатора Миллера Очко спровоцировал известные лодзинские беспорядки и еврейский погром.
— Да, я знаю эту историю, — сказал Генрик.
— Я просматривал прессу тех лет, — продолжал Амброзяк. — После процесса один из журналистов высмеял адвоката Кохера, защищавшего Очко в расчете на высокий гонорар. По городу ходили легенды о сокровищах, нажитых Очко при помощи грабежей и убийств. Но оказалось, что Очко — нищий. Все свое состояние он пропил и пустил на ветер. По дороге на виселицу он «отблагодарил» своего защитника, подарив ему свою трость.
— Мою тросточку? — закричал Генрик.
— Я тоже так думаю, — сказал Амброзяк. — Мне кажется, я знаю, почему в тросточке спрятан русский штык. Это связано с убийством жандарма Федоренко.
— Я читал об этой истории, — прервал сержанта Генрик и начал сыпать вопросами — А Кохер? Что Кохер сделал с тросточкой? В чьи руки попала она от него?
— Не знаю, этого я установить не пытался. И вообще сомнительно, чтобы удалось раздобыть еще какие-нибудь сведения. Да, еще одна вещь, — вспомнил он. — Настоящая фамилия Очко — Иосиф Можек. Сначала он был известен преступному миру как Иосиф, а потом получил кличку Очко, так как он лишился левого глаза.
Генрик поблагодарил Амброзяка за информацию, положил трубку и подошел к книжному шкафу. В одной из книжек о Лодзи он нашел исторический очерк «Смерть жандарма Федоренко».
«Кто знает, — подумал он, — не тут ли кроется след, который приведет меня к выяснению судьбы трости и поможет распутать загадочное дело Бутылло. Разве не бывает так, что некоторые современные события берут свое начало в далеком прошлом?» Он прочел следующее: «2 мая 1892 года в Лодзи вспыхнула всеобщая забастовка. Перепуганные фабриканты и представители царской власти решили ввести в город воинские части и отвлечь внимание рабочих от забастовки. Так началась печальная история с жандармом Федоренко».
Смерть жандарма Федоренко
Жандарм Федоренко вышел из приемной губернатора Миллера с самыми радужными надеждами. Мысленно он уже видел себя
Дело, которое ему доверили, было нетрудным. Более того, оно было бы чрезвычайно легким, если бы не прирожденная трусость Федоренко. Чтобы выполнить это поручение, надо было ночью одному отправиться в зловещую темноту переулков Балуты — квартала притонов и бандитских «малин». А Федоренко дорожил своей жизнью. Особенно теперь, когда фортуна ему улыбнулась. Томимый тяжелыми предчувствиями, Федоренко снял мундир и надел цивильный костюм, более приличествующий секретному характеру его миссии.
Часы на невысокой башне ратуши пробили десять, когда Федоренко миновал Новый рынок и направился в сторону Старого города.
Там уже господствовал полумрак. Редкие газовые фонари тускло освещали прямоугольник Старого рынка, окруженный трех- и четырехэтажными домами. Мрак скрывал безобразие трущоб. Прохожие встречались редко. Сквозь грязные окна хибарок Федоренко мог видеть пейсатых евреев в ермолках, склонившихся над ткацкими станками. Другие сапожничали, сгорбившись на своих табуретках. Кровати, в которых спали целыми семьями, горы грязных мисок на столах, грязь, отбросы — всю нищету еврейского квартала. Из дверей тянуло чесноком, жареным луком, рыбой. По укромным уголкам, в темных нишах и подворотнях, шевелились тени. Тишину нарушал нервный шепот и резкий женский смех. От фонаря к фонарю брели в обнимку пьяные. Еле ворочая языком, они пытались петь, ругались, проклинали все на свете.
Федоренко свернул в нужный ему переулок и испуганно остановился. В переулке не было ни одного фонаря, все окна закрыты ставнями. Пробивавшиеся полоски света отражались в бесконечных лужах и весенней грязи.
В этом году Федоренко бывал здесь неоднократно, и всякий раз с полицией, расследовал очередное убийство или ограбление. Не проходило и месяца, чтобы в одной из подворотен не обнаружили труп, в близлежащий участок то и дело являлись прохожие, ставшие жертвами грабежа. Под угрозой смерти они отдавали бандитам все: часы, кольца, перстни, бумажники, а иногда и одежду. На этой улице, как, впрочем, во всем районе Балуты, жили воры и рецидивисты, будто нарочно согнанные в одно место. Здесь каждый был под подозрением и каждый заслуживал тюрьмы. Полиция вела следствие, иногда кого-нибудь арестовывали. Но чаще всего добродушно советовала потерпевшему стараться обходить эти места. Полиция и бандиты ладили между собой, но кто может в такой кромешной тьме узнать его, жандарма Федоренко? Неузнанному ему угрожала смерть, как и любому из прохожих. Не кричать же ему: «Я Федоренко, друг Иосифа!» Острый нож может оборвать его жизнь прежде, чем он успеет открыть рот…
Федоренко долго стоял на углу и размышлял о том, имеет ли он право подвергать свою жизнь опасности. В конце концов страх перед губернатором и полицмейстером Данильчуком взял верх. Федоренко вынул из кармана огромный наган, взвел курок и направился в темноту. Кроме револьвера Федоренко на всякий случай имел при себе длинный штык. Когда он остановился перед домом Иосифа, пот с него лил ручьями. Дрожащей рукой постучал в дверь.
— Кто там? — спросил высокий мужской голос.
— Свои, открывай!
Дверь отворилась. На пороге стоял Иосиф — маленький, горбатый мужчина в плисовых штанах и широкой, скрывающей горб куртке из мягкой материи. Лицо у него было худое, болезненное, один глаз закрыт черной повязкой. При виде Федоренко Иосиф испуганно отшатнулся.
— Ты чего? — удивленно произнес жандарм и усмехнулся, взглянув на наган в своей руке. — Не бойся, — снисходительно сказал он бандиту и спрятал наган в карман пальто. Старательно прикрыл за собой двери и подошел к столу.
— Ты один?