Останови часы в одиннадцать
Шрифт:
— Бери ее, и к машине. Я должен сменить свечи, — сказал он торопливо, и солтыс остался с начальником станции.
— Странный этот ваш инженер, — начал начальник станции.
— Он такой же мой, как и ваш.
— Очень странный…
Они замолчали, исчерпав тему. Поезд уже остановился. В облаке пара прошел локомотив, за ним два вагона, задний фонарь оказался прямо перед ними.
— Никого нет, — пробормотал начальник станции, направляясь в сторону локомотива.
Солтыс облегченно вздохнул. Но внезапно одна из дверей с грохотом распахнулась. Из вагона, держа перед собой
— Скажите, пожалуйста, как здесь… — и, смутившись, замолкла.
Солтыс рассматривал ее, смутившись еще больше.
— Как здесь добраться до деревни… до Пасeки?
— Вы к кому?
— Я в школу.
— Там школы нет… — И вдруг замолчал. Рассмотрел. Не поверил, но осторожно спросил: — А вам что в этой школе?
— Я буду… Я учительница, — поправилась она.
Солтыс сплюнул сквозь зубы в сторону и не то поклонился, не то обтер руки о вылинявшую шапку.
— Пойдемте… — сказал он.
Они зашли за станционную будку. «Виллис» стоял с поднятым капотом. Им были видны только ноги наклонившегося над мотором Мосура.
— Я иду, садитесь, — сказал он. Внезапно девушка остановилась на полпути, прижав к груди портфель, словно испугавшись, что кто-то может его отнять.
— Садитесь сюда, — солтыс показал на место рядом с шофером, но она, не говоря ни слова, прыгнула на заднее сиденье. Капот с грохотом захлопнулся, и показалось лицо Мосура, освещенное полоской света, падавшего из окна будки.
Солтыс в испуге посмотрел назад, ему показалось, что девушка что-то прошептала.
— Добрый вечер, как говорят во всем мире, — сказал Мосур, садясь за руль. Не услышав ответа, он пожал плечами.
Заскрипела коробка передач, и машина понеслась в темноту.
Назад ехали быстрее.
— Может быть, сразу к Хрыцько, а? — спросил солтыс. Он все время думал, как бы избавиться от этой девушки. И решил, что поедет «в повят». Был бы это зрелый мужчина, с сильной рукой. Она не для наших «кавалеров», которые из-за войны до двенадцати лет буквы не видели, а всего другого уже насмотрелись.
Мосур не ответил, но послушно свернул к усадьбе Хрыцько.
Здесь он вышел первый.
— Конец всем мученьям, — сказал он мягко. — Вот мы и дома.
Девушка медленно, как будто делала большое усилие, поднялась с сиденья и как-то боком сдвинулась в другую сторону. Неестественно изогнувшись, она на ощупь поискала свой портфель, который был у Мосура в руке. Заинтригованный, немного возбужденный, он обошел машину. Но девушка, спотыкаясь о всякий хлам, уже бежала к освещенной керосиновой лампой двери халупы. На пороге стоял Хрыцько. Нервно схватив протянутую для приветствия руку, девушка вдруг обернулась.
— Это он, — крикнула она неестественно высоким голосом, глядя в лицо идущему за ней Мосуру. Мужчина остановился. Не спеша поставил на землю портфель. Их взгляды сошлись. Оба крестьянина застыли от изумления.
— Это он! Он! Он! — снова крикнула учительница и бросилась в сени незнакомого дома, как в долгожданное убежище.
— Подожди! — прохрипел Мосур. — Возьми. Отдай ей… — Он подал портфель Хрыцько и вдруг повернулся на каблуках. Мгновенно включил мотор. Двигатель взревел на полных оборотах, «виллис»
2
Впервые она увидела его года три тому назад.
Прошла ночь. День, в который случилось это несчастье, был спокойный. Проснувшиеся люди стали воздвигать над деревней хоругвь дыма. Заревела скотина. Все предвещало хорошую погоду.
Нина остановилась у колодца. Потянулась, как бы желая коснуться руками неба. В какой-то момент она замерла с руками, поднятыми над головой, и расхохоталась. Со стороны реки, откуда-то с зеленеющих озимыми полей, шел в солдатском мундире милиционер.
— Как спалось? Поле мягкое, да, пан плютон?вый? [6] — атаковала она.
— Черт, — сказал милиционер, останавливаясь возле забора. У него было серое от бессонницы лицо.
— А где аппаратура? — снова насмешливо запела девушка.
Сержант посмотрел на ее чересчур худые, еще девические ноги и нехотя пожал плечами.
Уже неделю после той ночи, когда отряд УПА уничтожил около десяти сельских постов МО, [7] гарнизон Рудли брал с собой телефонный аппарат и на ночь прятался в непросматриваемых даже для зорчайших глаз бандеровских разведчиков окрестных нолях и оврагах. Молодая, еле живая, местная власть на день мчалась назад в деревню.
6
Плютоновый — сержант, взводный.
7
МО — гражданская милиция.
— Весело тебе, да? — Сержант плюнул через забор во двор.
Нина надула губы. Ей нравился этот парень. Он был нездешний. И неизвестно, как долго будет здесь вообще. Она привыкла к отъездам людей, как в нормальном мире привыкают к ним самим.
Но плютоновый, почувствовав себя после этого разговора в безопасности, уже шел вдоль забора в сторону дороги.
Нина замерла. Бывали мгновения, когда мир виделся ей огромным, и красочным, и таким добрым, что, казалось, может уместиться на ладони. Раньше это чувство посещало ее во время молитвы, а теперь оно приходило само собой, без всякой причины.
Стоять возле колодца, когда тебя никто не слышит, не видит, а ты видишь и слышишь все: мычание коров из оврагов, низкий дымок над домиком поста — плютоновый уже добрел, а тот, помоложе, спит где-нибудь неподалеку… Она улыбнулась полю и с досадой подумала, что опять начинается рабочий день. Как вдруг ее внимание привлек какой-то необычный шум. Она пошла в сторону забора, машинально открыла ухо, отбросив на спину длинные нерасчесанные волосы. По улице ехала машина. Нина вздрогнула, готовая броситься наутек, но сразу же громко рассмеялась; теперь надо было бояться тихих шагов в темноте. Прошло то время, когда смерть въезжала в деревню на немецких мотоциклах. Она влезла на забор, чтобы получше видеть дорогу. Со стороны холмов, тихо урча на спуске, двигался крытый брезентом грузовик.