Оставшиеся в тени
Шрифт:
Отдельные удачные образы и сцены не спасают произведения. Временная личная подавленность, возведенная через роман в моральную норму, звучала объективно как призыв к примирению с существующим положением.
Первая крупная проба сил — после юношеской повести «Воля» (1871) и других неопубликованных произведений — не удалась писательнице. Роман получился риторическим, в значительной мере напоминающим худшие образцы третьестепенной беллетристики. На сочинение графини А. Л. Толстой не замедлил откликнуться демократический журнал «Отечественные записки», которому была органически враждебна главная идея, составившая итог нравственных и общественных поисков героини. В «Отечественных записках» появилась большая рецензия (без подписи автора).
«Мы не знаем, как воздействует мораль этого романа на неугомонные сердца современных женщин, — писал критик «Отечественных записок», — но знаем наверное, что гр. Толстая немало-таки потрудилась с целью угомонить эти сердца, отучив их от «искания счастья». Открытый ею секрет в самом деле прелестен: к чему искать счастья, когда
Беспощадно отзывается критик и о художественных качествах романа: «По форме своей роман гр. Толстой всецело принадлежит к числу наивных произведений первобытной мещанско-нравственной литературы. В нем выведены не живые люди с их действительными деяниями и ощущениями, а чучела, выдвигаемые для того, чтобы сквозь них автору можно было выкрикнуть свои сентенции и советы. Скука, овладевающая читателем, ошеломленным непроходимою массою этих сентенций, положительно непреодолима…» (Там же, с. 222–223).
Статья в «Отечественных записках» разве что в одном отношении опоздала: в жизни Александра Леонтьевна уже сделала решительный шаг для преодоления того порочного круга, из которого ей не удалось выйти в романе. Разрыв с гнетущим сословно-дворянским окружением, сближение со многими демократически настроенными людьми, в частности с литераторами из «дома» Тейтеля, содействовали повороту во взглядах писательницы и в направленности ее творчества. Во всех смыслах, в том числе и профессиональном, печатный дебют гр. А. Л. Толстой не прошел бесследно для Александры Бостром, как она станет теперь подписывать свои произведения.
Уже в июльском номере журнала «Русское богатство» за 1884 год публикуется очерк «День Павла Егоровича», который, по собственному признанию писательницы, имел для нее «большое значение. Это тот поворот, который я сделала, ступив на новую дорогу… Конечно, теперь… я вижу недостатки «Неугомонного сердца», и именно потому, что я так неизмеримо далеко ушла от того времени» (Письмо к M. Л. Тургеневой от 28 февраля 1885 года, цит. по дневнику A. Л. Толстой).
Правда, критическая устремленность сочетается во взглядах писательницы с либерально-умеренной позитивной программой. Однако при всем том демократизм берет верх. Показательно писательское «кредо» А. Бостром в период реакционного безвременья: «…Настоящее положение дел в России не дает мне сделать и то небольшое, что я могла бы сделать… Искусство ради искусства — это не моя опера… Теперь же такое время, когда мысль не допускается в литературе… По-моему, если есть у писателя на душе что-нибудь важное… — пиши. Если же нет — молчи. Если нельзя высказать этой заветной мысли — опять молчи, хотя бы сердце изошло кровью, но не трать сокровища своей души на пустяки. Это профанация. Это святотатство.
О, Езопов язык, не удастся ли мне овладеть тобой? Не сумею ли я под его прикрытием высказать то, что накипело на душе?» (Письмо к М. Л. Тургеневой от 3 апреля 1888 года, цит. по дневнику A. Л. Толстой).
Уже в «Неугомонном сердце» наметились некоторые особенности интересов писательницы. Несмотря на появление новых тем и героев (крестьяне, земская интеллигенция), Александра Бостром останется преимущественно писательницей быта и нравов. Даже политическим и экономическим проблемам, характерным для литературного народничества, она придает нередко нравственную окраску. Энергичные, волевые женщины, посвятившие себя служению «общественному благу», по-прежнему ее частые героини…
Неожиданно как будто одно отличие в сравнении с начальным периодом творчества. Прежде главенствующей была тема дворянства, настолько, что для автора «Неугомонного сердца» поиски женского счастья, в сущности, замыкались поисками его в дворянской среде. Теперь происходит нечто прямо противоположное. Быт, состояние и дальнейшие судьбы дворянско-помещичьей среды — все это теперь для А. Бостром вопросы третьестепенные. Специальным стремлением вглядеться в жизнь и быт первого российского сословия, не считая набросков, вызваны только два рассказа и пьеса. И это за двадцать с лишним последующих лет! При немалой литературной плодовитости и у автора, более сорока лет наблюдавшего помещичье хозяйствование в деревне!
Эта особенность кажется вдвойне любопытной, если вспомнить, откуда среди прочего почерпнут материал для сборников А. Толстого «Заволжье» и «Под старыми липами» («…я напал на собственную тему. Это были рассказы моей матери… об уходящем и ушедшем мире разоряющегося дворянства. Мир чудаков, красочных и нелепых…» и т. д.).
Почему же А. Бостром, знавшая те же факты «семейных хроник» гораздо ближе и «наглядней», множество раз на досуге занимавшая А. Толстого впечатляющими рассказами из помещичьей жизни, в своем творчестве почти не использовала этих наблюдений? Она, очеркистка, фактописательница, обычно не любившая упускать «натуру»?
Замечу кстати, что при сравнении творчества с личной биографией писателя парадоксы такого рода не редкость. Почему Жюль Верн, путешествовавший в основном на прогулочной яхте неподалеку от родного провинциального городка, домосед Жюль, стал всемирным писателем путешествий? А есть и обратные примеры: известные писатели, изъездившие к тому же и «вокруг земного шара», и немало «лье под водой», пишут всю жизнь не о путешествиях, а совсем о другом.
Обволакивая такие факты легендами, литераторы интуитивистского толка используют их для доказательств излюбленного тезиса о разрыве творчества
В произведениях А. Бостром бросается в глаза и другой парадокс такого же рода. Разве не знала Александра Бостром цену и счастье взаимной любви? Разве не было у нее особых личных оснований, чтобы воспеть и героическую, и обновляющую, и радостную любовь? А на деле…
В отличие от дореволюционного А. Толстого, с его верой — «любовь есть начало человеческого пути» [11] , Александра Бостром едва ли не всюду, когда касалась этой темы, показывала совсем другое. Что в любви нет ни утешения, ни спасения, ни даже временного пристанища от тех мучащих и мучительных вопросов, которые в жизни ее персонажей являются главными. В результате герои А. Бостром или добровольно отрекаются от любви, или любовь их почти всегда несчастна.
11
Как уже был случай заметить, идеалы одухотворенной, облагораживающей, а часто и всеисцеляющей любви представляли собой важнейшие из позитивных ценностей для творчества А. Н. Толстого тех лет. В этом выводе единодушны едва ли не все исследователи. Хотя, само собой разумеется, нравственнофилософские поиски писателя были достаточно сложными и своими произведениями он утверждал не только идеалы любви. На последнем обстоятельстве заостряет внимание Л. М. Поляк в монографии «Алексей Толстой — художник». Обращаясь к более детальному исследованию, автор книги основательней многих выясняет и другие позитивные начала в творчестве критического реалиста А. Толстого дореволюционных лет (См.: Л. М. Поляк. Алексей Толстой — художник, с. 76–81).
Однако для нынешнего сопоставления с произведениями А. Л. Бостром будет довольно напомнить общее звучание темы любви у раннего А. Толстого. О своем понимании этой темы писатель не раз высказывался и сам. Высказывания эти широко известны. В качестве нового примера приведу небольшое забытое интервью А. Н. Толстого, которое он дал газете «Голос Москвы» в январе 1913 года.
Это была газета не общероссийская, а местного значения, второсортная. В заглавии и подзаголовке интервью не упоминается фамилия А. Н. Толстого. «Сватовство» — такой пьесы у А. Н. Толстого нет. Подписана заметка инициалами интервьюера. Видимо, по этим причинам интервью и оставалось до сих пор незамеченным в старых газетных подшивках.
В заметке речь идет о двух произведениях.
«Сватовство», как видно по всему, — одно из возникавших и отвергавшихся названий пьесы «Насильники (Лентяй)». Репетиции этой пьесы в Московском Малом театре начались в сентябре 1912 года, но премьера из-за болезни занятой в спектакле ведущей актрисы О. О. Садовской состоялась лишь через год — 30 сентября 1913 года. Это была первая из пьес А. Н. Толстого, поставленных на сцене. Для нас она представляет особый интерес, так как написана в значительной мере по мотивам повестей и рассказов заволжского цикла.
Комедия «Дуэль» была закончена зимой 1913 года. Но не удалась и под влиянием двукратной критики со стороны Вл. И. Немировича-Данченко после попыток переделки была уничтожена А. Н. Толстым. Перед нами одно из немногих авторских свидетельств о содержании несохранившейся пьесы.
Примечательно, как в обоих случаях тогдашний А. Н. Толстой определяет «позитивную программу» своих произведений.
Вот полный текст небольшой газетной заметки:
«Сватовство» (К постановке в Малом театре).
По поводу предстоящей постановки в Малом театре пьесы гр. Алексея Николаевича Толстого мы беседовали с автором.
— Основная идея моей пьесы: у каждого человека есть одна любовь настоящая, подлинная. Все остальное — случайное, наносное, эпизодическое. Каждый носит в себе портрет возлюбленной — своей единой, неповторимой любви. Сила этой любви предназначенной настолько могущественна, что перерождает саму сущность человека. Она из безвольного лентяя делает почти героя.
Ведь наша дневная, суетная жизнь, как сновидение, полукошмарна, туманна, странна во всем своем сущем.
И вот эта любовь пробуждает. Она заставляет человека видеть кошмар повседневности, она уносит его от временного и преходящего и взор его устремляет в вечное, в незыблемое, в священное.
Но эта любовь — не страсть, не звериное и плотское желание непременно овладеть женщиной. Нет. Это другое. Любовь — спасительница, любовь — совместное существование, непрерывное созерцание идеала, глубокая духовная, не исключающая, конечно, и физической, связь с единственной, навсегда любимым человеком.
Этот же сюжет я несколько иначе разработал в своей новой пьесе, предназначенной для Художественного театра, — в «Дуэли».
На фоне серой, мещанской жизни провинциального забытого городка в течение одного только дня разыгрываются все действия моей не то драмы, не то комедии. Скорее, впрочем, комедии.
В этой пьесе я хотел сказать, что и в навозе жизни, и в самой кошмарной гуще ее любовь родит драгоценнейшие жемчужины.
Пьеса мною уже закончена.
Е. Я…
(«Театры». — «Голос Москвы», 1913, 5 января, № 4, с. 4)